Лодочник, который вёз нас в Истрию, был одним из людей Видали, организовавшего сеть связей для подготовки провалившегося заговора против Тито. Проснувшись, брат Марии, должно быть, пришел в ужас, опасаясь быть принятым за одного из заговорщиков, и потерял голову… Я же тем временем был уже по другую сторону, в Италии, целый и невредимый. Я узнал, что план мексиканского ягуара Карлоса по свержению Тито с помощью мятежа югославских моряков в Поле и Спалато провалился. Или это было только слухами. В любом случае, он прекрасно организовал процесс переправки через границу беглецов со злополучных островов. Две ночи спустя меня лесными тропами в окрестностях Песека довели до места назначения. С тех пор, доктор, моей ноги никогда больше не было в той социалистической стране, я стал и мыслями, и делами отдаляться от Земли обетованной. К тому же мне сообщили, что её больше нет: исчезла, стала разрушенной цунами Атлантидой, опустившейся в пучину; рулетка вытолкнула шарик с орбиты. Я где-то читал, что единственный красный флаг развевается лишь на Луне, его отправили туда с советским космическим кораблем. Громко сказано, развевается, — наверху воздуха как такового нет, — никому не нужный, он бездыханно висит. Руно подвешено на сучок дуба, оставаясь недвижным.
Следовало бы забрать оттуда наш дряблый красный флаг, наше руно. Возможно, нам предстоит опять отступить, попятиться назад, выйти с «Арго» в море и небо, пусть и со сломанной мачтой, без руля и ветрил. Придется проплыть между созвездиями и вернуть себе то, что поистине нам принадлежит, пусть оно и изгнано с Земли в вечную ссылку.
Я тоже использую каломель. Родмелль же только её и знает. Когда, оставив позади Тропик Рака, среди заключённых вспыхивает эпидемия церебральной лихорадки, Родмелль лишь удваивает, утраивает дозы, десять, двадцать, тридцать пилюль, иных рецептов нет. Четверо погибают, но перед смертью успевают сойти с ума: один хватает лампу и пытается спрыгнуть с ней в не дающее ему покоя чёрное море, он говорит, что хочет смотреть в глаза поглощающей его темноте. Родмеллю повезло: он окочурился по-быстрому, однажды утром, упал со стула, задыхаясь, и вскоре затих. Я же начинаю применять отвары и припарки, памятуя доктора Рокса из тюрьмы Ньюгейта. Спустя несколько дней эпидемия заканчивается, не приведя к новым жертвам, а я перехожу из столовой унтер-офицеров за стол к командному составу.
В Крушчице одна добрая старушка дала мне, дрожащему и практически окоченевшему, овечью шкуру грязно-жёлтого цвета, которую мы натянули на голову — на несколько часов она стала нам с Марией одеялом. Мария вырвала меня из пасти чудища, куда я был кинут Вождем, Ээтом, сверкающим, точно Солнце, обрамлённое узором из лучей. Он поглядывал на нас с портретов на стенах: надменный и жестокий взгляд, от которого нет спасения. «Итак, вы не выражаете к моей суверенной власти ни страха, ни почтения? Вы не встанете в шеренги на защиту моего скипетра?», — страшно вопрошал он. И мы повиновались, и шли на юг, и создавали для него царство, и жертвовали ради него собой, и умирали… за него…, повинуясь ему…, на том острове…, Голом…, Лысом…, адском. Место предводителя занял мятежник и предатель. Теперь он стал ослепляющим властностью Солнцем, уставившимся на нас с развешанных повсюду портретов, назойливых, как ветки плюща в остерии: глаза добродушного с виду жуира, но за их поволокой проглядывают лёд и жестокость, по крайней мере, пока наш хор осуждённых не запевает: «Тито, Партия! Тито, Партия!»