Эти чёрные туземцы неуловимы: они растворяются в джунглях, будто лесные животные, так, что не шелохнётся ни одна травинка. Наше запутавшееся в ветре шаркание, тающая на углях отгоревшего костра песня; «кругом сухая листва, везде сухие листья и носимое ветром пение, рассыпавшаяся листва». Когда-то пение было мильным камнем, священной меткой, отделявшей пространство одного человека от территории другого. Теперь же камни сыпятся на нас по нашей же вине, они опрокинуты нашим победным маршем, песнь исчезает, а пространство рассеивается. Не существует больше места, где можно просто жить.
Я вербую пару каторжников и несколько отбывших наказание с увольнительным билетом в кармане: мне нужны люди, умеющие передвигаться ползком по лесу так же, как аборигены, мне необходимы люди, способные застать местных врасплох на их же территории. По моей инициативе мы направляемся к Голубым горам, тем самым начиная брать беглецов в кольцо. Наш проводник Мунго, один из коренного населения, сначала ведёт нас по правильному маршруту, а затем, испугавшись, заводит нас вглубь прародительской сельвы. Он настолько напуган, что слышно, как щёлкают друг о друга его зубы, он внемлет голосам предков, пытается вернуться назад, заставляет нас делать огромные круги и предпринимать бессмысленные обходы, — вся эта путаница продолжается до тех пор, пока я не приказываю заковать его в кандалы.
Аборигены, особенно закаленные, опытные и свирепые племена, проживающие на Большой реке и в районе бухты Ойстер, умеют прятаться, но умеют также и воевать. Они ускользают от нас, словно рыбёшки под водой: в джунглях они чувствуют себя, поистине, как рыба в море. Постепенно белые начинают терять силы, становится тяжело дышать. Влажность дымом поднимается с листьев растений и оглушает нас, наши ступни касаются раскалённых голых камней, Солнце среди ветвей представляется студенистой медузой. Аборигены научились сражаться у беглых каторжников и преступников: они подают ложные сигналы, отвлекая нас на стада кенгуру, и пока наши группы сбегаются туда, где кроме кенгуру нет ни души, темнокожие растворяются в лесу, путают свои следы с отпечатками копыт валлаби; дождь и грязь их сообщники, мир превращается в топь да болото.
Наши группы неумолимо продвигаются вперёд. Сэр Джордж объявил массовый призыв под ружье и поднял всех на бой. Нас много: три тысячи двести — две тысячи каторжников (двое из пяти вооружены), тысяча поселенцев и двести полицейских. Каторжники против аборигенов: придерживаемые на цепи псы против истощённых собак динго. «Да здравствует смерть!». Что Вы говорите, доктор? Что значит, ничего? Вы что, намекаете, что эти слова мои? Я тут вообще не при чём. Да: каторжники против местных, проклятые против окаянных, мы против вас. Я-то здесь с какой стати? Ранее, много лет тому назад, и теперь уже многим временем позже, спустя полвека, что больше века с половиной… Земля Ван-Димена, Каталония, Барселона… Мы устроили на них, темнокожих, охоту, а ещё на анархистов и фашистов, но фашисты загнали в ловушку нас, мы же… Прекратите меня путать, все эти истории не имеют ко мне ни малейшего отношения, они только громыхают, гулко отдаваясь в сознании, что лишь вводит меня в заблуждение. И не нужно притворяться, что будто Вы сидите смирно и молча меня слушаете. Вы чревовещатель, друг мой, этот фокус мне знаком. Вы один из тех, кто умеет разговаривать, не шевеля губами, у кого слова звучат непонятно откуда, может, это мои слова и есть. Если вам ещё интересно послушать о Чёрной войне, дайте мне сначала передохнуть и восстановить нить рассказа…