Неизведанная Южная (потом выяснилось, Австралийская) земля, как и земной шар в целом. Необходимо научиться ловко подтягиваться и, как неваляшка, оп, изящный пируэт, возвращаться в прежнее положение, как ни в чём не бывало.
Слушаться, повиноваться, учиться уворачиваться от ударов. Мне пришлось узнать, что такое плеть, только один раз в жизни. «Вудман» вёз нас в Порт-Артур — моё последнее путешествие из Англии на Землю Ван Димена. На этой ладье Харона все были закованы в цепи и не имели возможности облиться водой, чтобы смыть с себя собственные нечистоты, так как её еле хватало, чтобы смочить губы, но я, такой же, как они, каторжник, ел за одним столом с офицерским корпусом, потому что хирург Родмел сразу меня приметил и сделал своим помощником. Я мог наедаться вдоволь, пить ром за то, что периодически помогал хирургу отрезать кому-то ногу. Когда Родмел скончался от тропической лихорадки, я занял его место. В Хобарт мы прибыли без потерь, довезя чин по чину весь погруженный сброд; понятное дело, мне было весьма не по себе возвратиться туда двадцать три года спустя, в качестве каторжного, несмотря на то, что, в отличие от остальных, мои ноги были свободны от железа.
И там, на юге, вернее, здесь, несмотря на Ваши уверения в том, что я вижу в окно Лантерну, я ни одного дня не провёл в камере Порт-Артура. Меня определили счетоводом в таможенную контору, — шесть пенсов в день, комната и разрешение передвигаться по центру, в пределах города. Затем доктор Росс похлопотал за меня, и я был переведён в редакцию газеты исправительной колонии: там мне даже выделили помощников, единственным неудобством было тягомотное обязательство молиться четыре раза в день.
Почему всё так изменилось? Возможно, я слишком сильно хотел переустроить мир, вместо того, чтобы попросту скрыться, а он такого не прощает. Вы, доктор, тоже называете это свойственной сумасшедшим навязчивой идеей. Я сошёл с ума, когда мы вернулись из Италии в Австралию в двадцать восьмом — мой отец не мог больше жить в фашистской стране. Моя же судьба была предрешена ещё раньше, может быть, начиная с того дня, когда мне поведали ту историю о диктантах. В любом случае, было это еще в Италии, где я познакомился с Иво: он числился в Партии с двадцать второго, в двадцать четвёртом был до беспамятства избит скуадристами[20] — членами боевой фашистской организации. Но он об этом не распространялся: завет Партии был упоминать о немногих розданных тумаках и умалчивать о гораздо больших полученных, дабы не деморализовать остальных товарищей. Иво время от времени плавал вместе с нами на лодке, часто подсаживаясь к нам с отцом в своём родном Оссеро.