- Звыдкыля вы, диточки? Вы жиденята?
- Мы не жиды, - сказал Володя и быстро перекрестился. - Мы с Албанского переулка, здешние дети, тут рядом живем.
- А ну скажи: кукуруза.
- Кукуруза.
- Гарно казав. А зараз ты, доню моя, скажи. - И рябой посмотрел на Елю.
- Кукуруза, - сказала петербургская девочка и добавила: - Я - еврейка. А вы сами говорите неправильно, по-деревенски.
- По-деревенски? Ах ты Хайка!
Рябой размахнулся. Еля упала. Голова ее громко стукнулась о мраморную плиту, кривые ножки поднялись чуть-чуть вверх и застыли. Рябой пихнул ее блестящим сапогом. Она покатилась вниз, и на мраморе осталась кровь и еще что-то серое, что бывает на базаре на земле в мясном ряду.
- Нема вашей Хайки, - растерянно пробормотал рябой.
Его спутник испуганно улыбнулся - может быть, тоже от растерянности.
Миша взял Елю на руки. Она не дышала, глаза ее были закрыты, и Миша, которому жизнь казалась бесконечной, впервые понял, что есть смерть. И с тех пор смерть стала в нем жить. Три минуты ходьбы было отсюда до дома, они пришли втроем и уходят втроем, они есть, а Ели нет, хотя она лежит у него на руках, в сиреневом платье, с двумя ленточками, оставшимися на размозженной головке, и, как всегда, недвижны ее кривые гипсовые ножки.
Мальчики внесли в комнату Сосновиков мертвую Елю. Фрида в тот же день преждевременно родила, но девочка оказалась здоровой, выношенной. Ее назвали Диной.
-- Бог берет, Бог дает, - сказали соседки.
Глава пятая
В семнадцатом году, когда из Петрограда пришло известие, что свергли царя (у нас революции не было, она произошла по телеграфу), когда зарегистрировались политические партии, выяснилось, что среди большого количества кадетов, не столь значительного - эсеров, меньшевиков, бундовцев, анархистов и монархистов есть в нашем городе и большевистская партия, представленная, правда, одним-единственным деятелем, а именно - Костей Помоловым.
Все знавшие его отца искренно сочувствовали Павлу Николаевичу Помолову. Как не везет, говорили в трактире по соседству и в доме Чемадуровой, этому высокоинтеллигентному, обаятельному человеку в семейной жизни! Жена его, Любовь Степановна, была из простых. Чулки у нее всегда спадали с распухших ног, она курила, но не так, как великосветская дама, грациозно, элегантно, а как неряшливый мужчина, ее грудь и двойной, постоянно перетянутый живот были осыпаны пеплом. Их старший сын женился на дочери жандармского офицера, известного черносотенца, наверно, такой же хулиганке, как ее отец. Мало этого удара, так на тебе, младший сын оказался большевиком!