— Умываться, чистить зубки, переодеваться и завтракать. Договорились?
— Да, дядя эрц.
Она оборачивается ко мне, я по прежнему улыбаюсь:
— Можешь звать меня дядя Михх.
Она надувает губки:
— А можно папой Миххом?
Я едва не сваливаюсь с кровати, тем более, что сижу на самом краешке. Но удерживаюсь.
— Можно.
— Ой, как я рада! Теперь у меня будет настоящий папа!
Она вскакивает на четвереньки, ловко перебирается через маму, соскальзывает на ковёр, и едва засунув ножки в свои ботиночки, уносится. Тишина. Я тоже поднимаюсь с кровати, открываю жалюзи. Призрачный рассвет чуть освещает спальню. На улице — белым бело. Выпавший ночью снег и пролетевшая метель засыпала город плотным покрывалом. Замечаю цепочку следов, идущую от особняка к калитке ограды. Понятно. Видимо, это Горн отправил кого-то из парней выполнять моё поручение по поводу рынка. Вдалеке, у груды бесформенных сугробов, прикрывающих место упокоения последнего императора Русии, у костров греются солдаты. Виселицы ещё заняты. Чёрт! Сколько они собираются держать там мертвецов? Пока не свалятся?! Но с этим я справиться не могу. Проклятие, даже с ребёнком не выйти погулять! Между тем позади меня шуршание одежды, затем тихие шаги, скрадываемые толстым ворсом ковра. Они замирают возле меня.
— Эрц… Вы совершили настоящее чудо! И моя благодарность вам… Не знает границ… Позвольте обратиться к вам с единственной просьбой, и не сочтите её за наглость…
Киваю, по-прежнему стоя неподвижно.
— Не принимайте её слова, сказанные сейчас, всерьёз…
— Почему?
Оборачиваюсь к ней. Баронесса опускает голову. Затем выдавливает из себя:
— Вы… Мы вам обязаны всем. Даже жизнью. Моя благодарность не знает границ… Но быть девочке отцом… Вы не должны. И, тем более, не обязаны…
— Хватит.
Я останавливаю женщину, пока она не вывела меня из себя. Баронесса пугается — похоже, выражение моего лица сейчас не слишком доброе.
— Замолчите, пока вы не наговорили мне такого, о чём будете потом жалеть. Идите к себе, приводите в порядок дочь и себя. Ваше платье помялось и выглядит неопрятно…
Казалось бы, причём тут платье, когда произошло такое. Но Аора, кажется, из тех женщин, которых даже случайный волосок на ткани может вывести из себя. Она тушуется, теряет мысль, затем двигается к двери. Бросаю её вслед:
— Я не стану возражать, если девочка будет называть меня папой. Главное, чтобы она говорила. Как можно больше.
Её плечи опускаются ещё больше, дверь закрывается. Ну а я — в душ… Все собираемся на завтрак. Хьяма, как ни удивительно, вовремя. Юница весело болтает ножками и делится впечатлениями, что заставляет океанку открыть от изумления рот.