Бонифаций выпрямляется, встаёт на ноги. Руки его, в пятнах чернил, безвольно повисают по бокам, венчик седых волос топорщится вокруг блестящей лысины. Чёрные глаза смотрят на меня без всякого выражения.
"Поправь на нём одежду, - сухо говорит внутренний голос. - Он пойдёт с нами. Возьми зелья со стола. Возьми всё".
Выгребаю из ниши все бутылки и пузырьки. Хорошо, что рыбины больше нет, не будет болтаться в мешке. Подбираю то, что старик вытащил у меня. Рыбий хвост оставляю валяться на полу. Беру со стола оставшиеся зелья. Ещё стеклянная колба на подставке, хорошая ступка с пестиком, перегонный аппарат для зелий. Всё пригодится. Заталкиваю реторту в мешок, та вываливается обратно.
Оглядываюсь по сторонам. Ага. Срываю гобелен со стены, завязываю в узел, получаю нечто вроде мешка. Складываю бутылки и набор алхимика туда. Попытка - не пытка.
- Бонифаций!
Бывший монах обращает ко мне тусклый взгляд.
- Бонифаций, возьми этот мешок и неси его за мной.
Получилось. Монах протягивает руку, хватает мешок и крепко сжимает его костлявыми пальцами. Отлично. Пусть тащит, его же добро, в конце концов.
Прохожу между стеллажей, но больше в подвале ничего ценного нет. Разве что связки сухих трав на стене, да ночной горшок с помятой ручкой возле решётки в полу. Видно, монах и вправду сидел здесь безвылазно. Чёрт побери, его злость на старого дружка Аристофана можно понять. Но кто мешал ему уйти отсюда? Ладно, потом разберёмся. Мне ещё с вождём разговаривать. Разворачиваюсь к выходу.
Огонь, огонь. Оранжевый вихрь распухает, завивается жгучими языками. Клочья пламени перечёркивают густые пунктиры осколков. Чей-то истошный крик. Может быть, мой. Земля вздрагивает, уходит из-под ног.
"Эрнест. Эрнест!" Стою у стеллажа, пальцы намертво вцепились в деревянную стойку. Равнодушный мертвец в саване, сложив руки на груди, равнодушно смотрит в потолок. Что это было? "Эрнест, очнись! Что ты видел?" - настойчиво спрашивает внутренний голос.
Мотаю головой, отряхиваюсь, как пёс. Накатившая было паника стихает. Мне надо идти.
- Ничего.
Отцепляюсь от стеллажа. Крепкое у монаха зелье, забористое. Не может это быть действием заклинания памяти. Нечего мне вспоминать, ведь я не Аристофан. Я просто его копия. Аристофан умер.
Толкаю дверь, выхожу из подвала. Поднимаюсь по лестнице в боковой неф, прохожу вдоль скамей к алтарю. Мои жрецы лежат на полу, связанные, как сосиски. Тихо потрескивают фитилями толстые свечи в канделябрах, мирно светит глаз витража над двустворчатыми дверьми.