Сколь быстро не расступалась толпа перед Регнаром, все-таки из-за большой скученности маг-музыкант не мог двигаться быстро. Поэтому архиепископ Гурвик, стремительно прошагавший между рядами гвардейцев от паперти к эшафоту, опередил его. Сухонький старичок в лиловой мантии и лиловой же скуфейке бодро взбежал по ступенькам, пренебрегая подставленными ему руками стражников. Склонив голову, осмотрел менестреля, будто прицениваясь к коню на рынке. Потом Анне. Покачал головой. Откашлялся.
– Герцог Аркайла и епископат не смеют выступить против старинного, освященного веками обычая. Если сия девица… – он еще раз глянул на Анне с нарочитой подозрительностью, – … если сия девица решилась взять в мужья государственного преступника и тем самым спасти его от усекновения головы, так тому и быть! – Голос тщедушного старичка оказался зычным на посрамление глашатаю, который обиженно поджал губы.
Ланс оторопело крутил головой, не понимая, кажется, что происходит. Но пока иерарх говорил, до менестреля медленно дошло, что казнь отменяется. Он покосился на девушку. На его лице промелькнуло узнавание, потом презрение – как же, простолюдинка! – и, наконец, мрачная решимость. Что при этом происходило в душе альт Грегора, Регнар не мог, разумеется, знать, он лишь догадывался. Порывистый и торопливый в принятии решения Ланс в первый миг хотел отказаться от подачки. Что такое жизнь, когда на кону честь? Но при всей своей гордости, при всем упрямстве и неподатливости Ланс любил жизнь. Жизнь во всех ее проявлениях, будь то выдержанное бурдильонское вино или величественный восход солнца над морем, красивая утонченная женщина или парусник, стремительно уходящий фордевинд, скачущий конь или отточенное фехтовальное движение. Как менестрель ни бахвалился бы презрением к смерти, а уходить в небытие не хотел. По крайней мере не сейчас. Вот, может, потом, в старости, когда окончательно побелеют волосы, выпадут зубы, а кожа покроется морщинами… Следовательно, после недолгого размышления Ланс двумя руками вцепился в соломинку, которую протянула ему судьба. Он же не догадывался, что оказался невольным участником лицедейской постановки, выдуманной Коэлом.
– Венчание состоится немедленно! – продолжал архиепископ, постукивая посохом по доскам помоста.
Звуки гулко разносились над головами затаивших дыхание людей. На их памяти… Да что лукавить, даже на памяти их дедов и прадедов древний, забытый закон вспомнили впервые, да тут еще и случай какой! Казнь знаменитого менестреля. Будет о чем детям и внукам поведать.