– Да. Марика мертва. И теперь ты, как феникс, восстала из ее пепла.
Он садится за стол напротив меня. Ему известно, что я собираюсь спросить. Я вижу это по искоркам в его ярких голубых глазах. Почему он не может сразу все объяснить? Почему обязательно надо, чтобы я произнесла это вслух?
– Чашка жива?
– Какому ответу ты скорее поверишь? «Да» или «нет»?
Думай, прежде чем говорить. Этому учат шахматы.
– «Нет».
– Почему?
– Ответ «да» может быть ложью, чтобы манипулировать мной.
Он одобрительно кивает:
– Чтобы дать тебе ложную надежду.
– Получить рычаг влияния на меня.
Он запрокидывает голову и смотрит мне в лицо, будто свысока:
– Зачем такому человеку, как я, нужен рычаг влияния на такую, как ты?
– Не знаю. Что-то же вам от меня надо.
– А иначе…
– Иначе я была бы уже мертва.
Он очень долго молчит. Сверлит меня взглядом до самых костей.
– Я тут кое-что тебе принес. – Показывает на деревянную коробку. – Открой.
Я открываю. Он продолжает:
– Бен не стал бы с тобой играть. И маленькая Эллисон, то есть Чашка. Ее больше нет. Ты не играла, с тех пор как умер твой отец.
Я качаю головой, но не в ответ на его слова, а потому, что не понимаю, к чему он клонит. Главный архитектор проекта по уничтожению людей хочет сыграть со мной в шахматы?
В комнате очень холодно. Я дрожу в тонком, как лист бумаги, комбинезоне. Вош с улыбкой за мной наблюдает. Нет. У него есть тайный умысел.
«Это не то же самое, что „Страна чудес“. Он не только в курсе твоих воспоминаний. Он еще знает, о чем ты думаешь».
«Страна чудес» – это программа. Она записывает, а он читает.
– Они ушли, – говорю я. – В отеле их нет. И вы не догадываетесь, где они.
В этом все дело. Я не могу придумать другую причину, по которой они меня еще не убили.
Хотя причина, конечно, ерундовая. В такую погоду, при его-то возможностях, что ему стоит найти их? Я зажимаю холодные ладони между колен и заставляю себя дышать ровно и глубоко.
Вош открывает крышку, раскладывает доску и берет белого ферзя:
– Белые? Ты предпочитаешь играть белыми?
Он расставляет фигуры. У него длинные подвижные пальцы музыканта, скульптора, художника. Он сплетает их и кладет на них подбородок, упираясь локтями в стол. Так всегда делал отец, когда играл со мной в шахматы.
– Чего вы хотите? – спрашиваю я.
Он приподнимает одну бровь:
– Я хочу сыграть партию. – И молча на меня смотрит.
Пять секунд превращаются в десять, десять – в двадцать. После тридцатой секунды проходит целая вечность. Пожалуй, я знаю, что он делает. Он ведет двойную игру. Только я не понимаю, зачем ему это нужно.
Я начинаю с защиты Рюи Лопеса. Не самый оригинальный дебют в истории шахмат. Я немного напряжена. Пока мы играем, он тихо что-то напевает, и я понимаю, что Вош намеренно ведет себя как мой отец. Меня начинает подташнивать от отвращения. Чтобы уцелеть, я сооружаю эмоциональную крепость, которая защитит меня и поможет сохранить рассудок в обезумевшем мире. Даже у самого открытого человека есть что-то глубоко сокровенное, куда он никого не впустит.