Дверь с лязгом закрывается. Я остаюсь с Белыми Халатами. Если не считать блондина-рекрута, который стоит у меня за спиной.
– Легко или жестко, – говорит мужчина в белом халате. – Твой выбор.
– Жестко, – отвечаю я.
Я резко разворачиваюсь и ударом кулака в горло сбиваю рекрута с ног. Его пистолет падает на кафельный пол. Я подхватываю ствол и навожу на Белые Халаты.
– Отсюда не сбежать, – спокойно говорит мужчина. – Ты знаешь это.
Конечно. Но пистолет мне нужен не для побега. Я не собираюсь брать заложников и не собираюсь их убивать. Уничтожение людей – это цель врага. У меня за спиной юный рекрут издает булькающие звуки и корчится на полу. Я, наверное, сломала ему гортань.
Смотрю на камеру наблюдения, которая подвешена в дальнем углу комнаты. Он видит меня? Благодаря «Стране чудес» Вош знает меня лучше любого человека на планете. Он должен быть в курсе, что теперь я вооружена.
Мне мат. Слишком поздно выходить из игры.
Я приставляю холодный ствол к виску. У женщины открывается рот. Она делает шаг в мою сторону.
– Марика, – звучит мягкий голос, глаза при этом добрые. – Она жива, потому что жива ты. Не станет тебя, не станет и ее.
И тогда я понимаю. Он сказал, что ненависть – не ответ на вопрос. Для него ненависть – единственная причина, по которой он решил нажать кнопку смерти, после того как я опрокинула шахматную доску. Вот о чем я думала, когда это случилось. Мне и в голову не приходило, что он может блефовать.
А мне следовало принять это в расчет. Он ни за что не отказался бы от возможности влиять на меня. Почему я не смогла этого понять? Я была ослеплена ненавистью, а не он.
У меня кружится голова, комната плывет перед глазами. Блеф в квадрате, подделка внутри уловки. Я играю в игру, но правил игры не знаю, мне даже не известна ее цель. Чашка жива, потому что жива я. Я жива, потому что жива она.
– Отведите меня к ней, – говорю я женщине.
Мне нужно доказательство того, что этот фундаментальный вывод – правда.
– Отсюда нет выхода, – произносит мужчина. – И что дальше?
Хороший вопрос. Но я должна надавить на них, причем сильно, так же сильно, как прижимаю ствол пистолета к своему виску.
– Отведите меня к ней, или, клянусь Богом, я сделаю это.
– Ты не сможешь, – говорит молодая женщина.
Мягкий голос. Добрые глаза. Она протягивает ко мне руку.
Она права. Я не смогу. Это может быть ложью – вдруг Чашка мертва? Но еще остается шанс, что она жива, а если я умру, у них не будет причин щадить ее. Неприемлемый риск.
Это тупик. Западня. Сюда приводят невыполнимые обещания. Это результат устаревшей веры в то, что жизнь семилетней девочки все еще имеет какое-то значение.