Старик смеялся целым оркестром, звуки шли из заменявшего губы и рот провала, из круглых дыр носа, даже из его ушей что-то валило, окутываясь похожим на табачный дымком.
- Живется! - объяснил он кратко.
- Я еще художник, не сдаюсь. Поэтому мне творческая энергия обеспечивает силу и жажду жизни. Творчество - это и есть слияние божественного и человеческого, - веско устроил философию Север Глаголев.
Скрывая свои реальные беды, нищету и неухоженность, старик не без игры и карикатуры потребовал у своего юного собеседника клятву, что он, вопреки своим унылым настроениям, не сделает над собой ничего жуткого и богопротивного. Север понял, что это городской сумасшедший, и не осудил, а полюбил себя за то, что вот так ненароком заговорил с ним. Старик же принялся показывать наготу, штришками ребер намеченную худобу, изумленную сутулость, как на старинных изображениях блаженных. Север невольно повторял кое-что за ним, пораженный мыслью, что если взглянуть на жизнь как на жизнь вообще, как на что-то, дающее приют и ему, и такому старику, то в ней ясно открываются большие и даже невероятные возможности. Но и в ту минуту, когда они творили странную пантомиму на пыльной летней улице, у старика все отлично получалось и даже много полезного откладывалось на будущее, ибо опять и опять некие хрустальные воды смывали с него давно развеянные грехи прошлого, а у его молодого напарника выходила одна лишь бессильная нелепица. Китежа еще не видал, вынес приговор старик, но не суровый и окончательный, а только как бы намекающий, дарующий Северу серьезный и умный совет.
Хотя Северу нет и сорока, он чрезмерно вытерт. Сознавая свою изношенность, грустно и вяло вертясь в длинношеем тщедушестве, он иногда даже говорил, что и женщины ему попадались как наждак, и приключения бывали такие, что он вытискивался из них как из-под ножей, жутко оголенным и с вытаращенными от испуга глазами. Так Север брал на себя некую таинственность, но, делая эти намеки на исключительность своего прошлого, он нынче уже словно оставил всякие претензии на особое будущее и зажил в домике у подножия общегородского холма тихой жизнью отшельника и не преуспевающего, но и не бедствующего художника. Удивительно было при этом, что его знал, кажется, весь город. Куда бы ни направлялся Север, везде у монастырских стен и белых высоких колоколен его провожали смеющимися узнаванием глазами и обязательно встречался человек, который вскидывал руки и восклицал: а, Север, ты ли это?! Возможно, так было оттого, что существо Севера впало в пронзительную невзрачность и даже казалось нагим в своих таинственных бедах, однако на облике его лежали, как покров сверхъестественного происхождения, необыкновенно глубокие, печальные, измученные глаза.