Примите, моя Лаура,
Прощальный подарок сей.
Он значит — конец надеждам,
Конец и жизни моей.
Дарю вам черную ленту:
Пусть скажет печальный цвет.
Что в траур душа оделась —
Ей радости больше нет.
Что горя такого горше?
Велит мне судьба моя.
Чтоб вы достались другому.
Чтоб с вами расстался я!
И лишь одно утешенье
В сей скорби может мне быть:
Пусть не познаю блаженства,
Но не смогу разлюбить.
Сказали мне, что Лаура
Грустит средь толпы гостей,
И стражду от вашей боли
Сильнее, чем от своей.
Не надо грустить, сеньора,
Молю вас, не лейте слез:
Умру от вашего горя.
Свое бы я перенес.
Для вас потерять Лисардо —
Не Бог весть что потерять;
Я ж, вас утратив, могу лишь
От мук любви умирать.
Хотел бы сказать я больше.
Но льется из глаз вода,
И расплываются буквы,
Прощайте же навсегда.
Лауре вручили послание двоюродного брата, и, прочтя его, она растрогалась, как того заслуживала правдивость чувств, в нем описанных; представила она себе обстоятельно, сколь безрадостная жизнь ждет ее без Лисардо; рассудила, что любить одного и принадлежать другому опасно для ее добродетели; вспомнила про даму, любившую Лисардо, и ей пришло на ум, что если она выйдет за Октавио, Лисардо всенепременно отомстит за причиненное ему горе, влюбившись в эту даму либо искренне, либо притворно, чтобы причинить боль ей, Лауре. В этих думах не заметила она, как наступил вечер; увидела, как многолюдно и шумно у них в доме; у Лауры полно было родичей, ибо она была знатна; у Октавио же — и того больше, ибо он был богат; справилась Лаура, где Лисардо, и ей сказали, что в доме у друга, которого она знает; сжалось у нее сердце, и почувствовала она, что невмочь ей полюбить другого, нечего и пытаться; эта мысль вытеснила все остальные; посоветовалась Лаура с голосом сердца, который призывал ее ввериться двоюродному брату, ибо это означало жить в радости, наслаждаться обществом Лисардо, спастись от смерти, руку и сердце принести в дар тому, кто заслужил этот дар многолетней верной любовью. Лауре было по сердцу все, что сулили ей надежды, но ее страшила суровость родителей и пересуды, которые вызывает огласка таких происшествий; однако она тут же овладевала собой, говоря мысленно: «Я единственная дочь, и даже самый жестокий отец со временем уступит и мольбам, и голосу милосердия; а что до пересудов толпы, что смогут сказать люди, когда увидят, что я принадлежу тому, кто стал мне супругом? Разве не хуже будет, если обо мне начнут судачить после того, как я выйду за Октавио? Ведь если женщина не любит мужа, от нее только и жди безумных поступков. Стало быть, смелее, сердце, ибо я не могу отдать тебя другому властителю. Ты предназначено Лисардо, для Лисардо рождено, не бывать же тому, чтобы всего лишь из-за глупых людских мнений утратила я разом и жизнь, и радость любви».