Понравилось купцам ее смирение, поняли они, что слезы, текущие у нее из глаз, выказывают искреннюю любовь, скрытую в сердце; приблизились друзья к кормилице, взяли ее под руки и подняли с колен; тут Косме Александрин сказал:
— Матушка и государыня наша, — ибо так теперь подобает вас называть, — видя ваше доброе расположение, памятуя о многих услугах, какие вы и ваш супруг каждодневно этому дому оказываете, за себя и за Марка Цезаря могу сказать, что мы согласны, если, конечно, он возражать не будет.
— Нет, сударь мой, я доволен, — отозвался Марк Цезарь. — Так что, сударыня мамушка, оставляем деток на ваше попечение.
И вот, поскольку одна и та же кормилица давала им грудь, стали ребята так походить друг на друга лицом и повадкой, что только мамка и могла сказать, кто чей сын. А когда они подросли, пришлось одевать их в разное платье, чтобы не перепутать. Между тем случилось так, что Марк Цезарь разорился; союз между ним и Косме Александрином был расторгнут, и, отправляясь на жительство в Афины, востребовал Марк Цезарь своего сына. А кормилица, поскольку обоих деток любила, удумала переодеть мальчишек и поменять их местами, вручив каждому отцу чужого сына. Так она рассудила: узнает когда-нибудь Косме Александрин, что этот сын ему не родной, так уж не оставит нищим, раз столько лет за сына почитал, а родному-то и еще больше перепадет.
Но женщина слаба, и едва мамка, прозванная Замарахой, отняла Толомея от груди, как опостылел ей старый и вздорный муженек, а тут подвернулся один сладкоречивый ухажер, и, забыв любовь, какую питала она к дому Косме Александрина, Замараха с этим самым ухажером ушла, захватив с собою самое лучшее. День провели они в дороге, а когда добрались до подножия Армянских гор, ухажер обокрал ее да и кинул. Оставшись одна, вспомнила мамка, что на вершине горы есть скит, и стоит он сейчас пустой, — тогда юбку, что была на ней, приспособила женщина под рясу, неладно скроенную и хуже того сшитую, и под именем брата Гильермо поселилась в том скиту, скромным нравом и добродетельной жизнью снискав по всей округе почет.
Тем временем Аргентина и Толомей вошли в возраст, а поскольку виделись ежедневно и часто встречались наедине, то, невзирая на родство, которое, как они думали, между ними было, согрешили они, и от этого оказалась Аргентина в тягости.
Так обстояли дела, когда Марк Цезарь с большими барышами, какие он выручил успешной торговлей, приехал из Афин, чтобы заплатить все свои долги. С ним был и Толомей, которого он считал сыном; и когда старые друзья свиделись, тут же уговорились просватать Аргентину за Толомея Афинянина (так его прозвали за то, что вырос в Афинах). Отцы, довольные, ударили по рукам, однако Марк Цезарь просил не оглашать помолвки, пока он не вернется из некоего путешествия, которое надобно было совершить.