Но вот что любопытно. Когда дети или, на худой конец, самые передовые из нечистых маршировали в красных галстуках, а взрослые люди, а то, предположим, и демоны тупо высиживали часы на собраниях, где их делали еще тупее, для Леонида Егоровича это была подлинная, правильная жизнь, воплощавшая в себе самые ценные идеи человеческого гения. Так что ему было легко подыграть, не сложно было его и высмеять. А у Антона Петровича как будто и не проглядывало ничего определенного в его воззрениях, он только болтал о демократических свободах и правах личности, и из этого не выходило никакой организованности, не получалось рамки, в которую можно было бы заключить людское бытие, придавая ему строгость и порядок. Для древней мудрости Кики Моровой это оставалось не очень-то понятным, тем более не понимала такой расслабленности и незавершенности повелительница Кики Морова, привыкшая, что по одному мановению ее руки хоть люди, хоть черти бросаются и в огонь, и в воду. И она на миг очутилась в тупике.
Леонид Егорович, не уставая твердить о гуманизме и уважении к любому мнению, в глубине души был совсем не прочь чудовищно попрать своих противников, и Кики Морова могла в любую минуту дать ему почувствовать на собственной шкуре, каково терпеть всякого рода гонения. То-то взвыл бы бедолага! Но чего хотел Антон Петрович? Что он сделает с Беловодском, когда сумеет отделить его от Москвы, которую уже необходимость осуществлять власть принуждает выказывать в отношении беловодцев и им подобных некоторую суровость? Увы, Антон Петрович только напускал туман, не более того. Из всей его трескотни вырастал и оседал в душах слушателей разве что безответственный посул какой-то привольной, веселой, словно бы и не обремененной никакими обязанностями жизни.
Чтобы показать всю смехотворность нарисованных Антоном Петровичем перспектив, создать из них карикатуру, чертям пришлось напрячь все свои умственные способности. И они не придумали ничего лучше, чем наброситься на вождя и подвергнуть его щекотке. Впрочем, Леонид Егорович смеялся до колик, до упаду, видя, как его оппонент мечется по гостиной, с визгом отбиваясь от осадивших его бесов. Было смешно. В облике Антона Петровича внезапно обнаружилось что-то порнографическое.
- Вы совсем позабыли о еде и ничего не пьете, - сказала Кики Морова, когда ее сотрапезники снова расселись вокруг стола.
Вожди не хотели есть и пить. Они уже насытились в обществе вдовы Ознобкиной, а теперь было, в общем-то, не до еды, приходилось держать ухо востро, ведь явившиеся без приглашения гости выкидывали номера и штуки, а в результате получалось, что они, Коршунов и Мягкотелов, соревнуются между собой - как бы не осрамиться в глазах Кики Моровой и ее проказливых подручных. Да, воистину не до еды было, но эта еда, все эти запеченные рыбьи головы, залитые соусом тушки, остро торчащие хвосты, даже обглоданные уже косточки, а с ними и рыбья икра, все, что лежало на прежних блюдах, приготовленных заботливыми ручками вдовы, и на новых, возникших словно из воздуха, - все съестное, вся провизия эта, обильно спрыснутая винцом, сама вдруг потекла и повалила в глотки некстати забастовавших едоков. Они едва успевали разевать и подставлять рты. Выпучив глаза, смотрели Коршунов и Мягкотелов на эти мощные потоки, на это сказочное изобилие, не поворачивавшее к народу, о котором они так пеклись, а обременившее их одних.