Об этих людях трудно писать. Их подвиги молчаливы, о них свидетельствовать могут только безмолвные тела врагов. Их дороги известны только им одним. Места, где они были, можно отмечать только ничего не говорящими условными буквами. Но представьте себе восьмибалльные штормы, ветер и снег, туманы, закрывающие вершины сопок, короткие ночлеги без костров и недельные переходы по скалам Северной Финляндии, и вы поймёте, где они были.
Да, здесь они были. Здесь проходили или проползали наши дальние разведчики, люди, знающие все эти места гораздо лучше немецких егерей и альпийских стрелков, с запоздалым тщеславием носящих на рукавах бронзовые нашивки «За Нарвик». Они хотели получить по второй нашивке «За Мурманск», но вместо этого получили только посмертные колья с продырявленными касками, вбитые с трудом в здешнюю каменистую землю.
В этом самом Мурманске, к которому враги не могут пододвинуться ни на шаг, рядом со мной сидит лейтенант Карпов, человек, по вине которого недавно ко всем прежним могилам в этой земле прибавилось ещё несколько десятков немецких могил.
Это было на-днях. Лейтенант взял с собой в операцию шесть человек, шесть — больше он не хотел, шесть человек, в каждого из которых веришь, как в самого себя; только тот, кто ходил в разведку, знает, как это много.
Всю ночь шёл бот по морю, разыгрывался шторм, сильно качало. При свирепой качке и полной темноте бот проскочил к берегу мимо батареи врага.
Всё утро и день, прижавшись к расщелинам скал, разведчики следили за передвижением немецких патрулей, выбирая место для ночного перехода линии фронта. В сумерки, в лесу, у большого водопада, спускавшегося каменными террасами к заливу, они простились с провожавшим их командиром стрелкового взвода, с последним советским человеком, которого они видели, уходя на ту сторону. Скупое рукопожатие — и он исчез. Шли по-двое, чтобы внезапная пулеметная очередь не могла снять всех сразу. При каждом неосторожном шаге под ногами осыпались камни. Каждая мелочь могла стоить жизни.