Взяв семейную книжку и Военный крест, которым его брат был награжден в 1918 году, Симон попытал счастья у чиновников префектуры. Но те сухо объяснили ему, что освободить интернированного можно лишь с письменного разрешения немецких военных властей. Настойчивые визиты и письма Симона вызывали у чиновников раздражение, и в конце концов они настоятельно посоветовали ему прекратить свои демарши, которые все равно ни к чему не приведут. Обращения Симона в Генеральный союз французских евреев также остались без ответа.
Однажды Симон узнал, что должны быть опубликованы списки инвалидов, больных и некоторых французских евреев, подлежавших освобождению. Он расценил это как смягчение политики интернирования, проводимой государством. Однако он не знал, что в Компьене и Дранси люди умирали, как мухи, и что эти освобождения были единственным средством, чтобы на время сдержать болезни и снизить ужасающий уровень смертности. Кратковременное отсутствие в Париже непримиримого Даннекера, представителя Эйхмана во французской столице, позволило врачам префектуры получить от немецкой военной комиссии разрешение на освобождение нескольких сотен интернированных. У Симона появилась надежда, но имени его брата в списках не оказалось. Знакомые, близкие к коммунистическим кругам, сообщили ему, что из французских лагерей несколько эшелонов ушли «в неизвестном направлении». Не получая никаких известий от брата, Симон смирился и решил ждать.
Пятого июля из газет Симон узнал, что французская полиция передала немцам досье на тридцать тысяч евреев. Десятого июля знакомый из Комитета Амело сообщил Симону, что в Париже готовится новая облава и массовая депортация евреев. На рассвете шестнадцатого июля в четыре часа утра на улицах столицы началась охота на людей. Невозможно с полной уверенностью сказать, сколько евреев было арестовано и по каким критериям. Утверждали, что жертвами стали в основном женщины и дети. Действительно, многие мужчины, опасавшиеся, что их отправят на немецкие заводы, нуждавшиеся в рабочей силе, в ту ночь не спали дома.
Эти широкомасштабные аресты потрясли Симона до глубины души и окончательно убедили его покинуть Париж в начале августа. В отличие от многих своих друзей, вдохновленных стойким сопротивлением русских, Симон не верил ни в скорое окончание войны, ни в разгром Германии. Напротив, он замечал лишь ужесточение антисемитских мер.
Облава, проведенная в середине июля, изменила его первоначальные планы. Более или менее подготовленные поездки внезапно превратились в стихийное бегство. Симон, сумевший взять с собой деньги, без особых трудностей прошел через контрольно-пропускной пост на демаркационной линии около городка Монброн, в департаменте Шаранта. Плата за переход резко возросла. Тысячи беженцев оказались блокированными в приграничных деревнях. Цены на жилье вдоль демаркационной линии взлетели до небес. Семьи оказались разъединенными. Для тех, кому, как и Симону, посчастливилось перейти через демаркационную линию, испытания только начались. Большинство французских евреев, которых полиция пока не преследовала в южной зоне, предпочли встать на учет в жандармерии. Но Симон, полностью утративший веру в справедливость, решил уйти в своеобразное подполье.