Эли удивили столь резкие слова дочери, но он предпочел сделать вид, будто не обратил на это внимания.
— Я жалею, что держал тебя в неведении. Но поскольку ты шпионила за нами, мне будет легче объяснить тебе сложившееся положение вещей. Мы привыкли жить в достатке, и мне кажется, что ты никогда ни в чем не нуждалась.
— Это правда.
— Так знай: со дня на день мы можем потерять все, что имеем.
— Из-за реквизиции?
— Скорее это можно назвать ограблением. Но хуже всего то, что мне, возможно, запретят заниматься практикой. Именно по этой причине из нашего дома исчезли наиболее ценные вещи. Я продал их, чтобы отложить деньги, пока еще есть такая возможность.
Эли не стал говорить дочери о том, что за последние месяцы его нееврейская клиентура стала сокращаться, как шагреневая кожа, и что они уже жили на вырученные от продажи деньги.
— Я ждал удобного случая, чтобы переправить тебя в свободную зону или попытаться увезти тебя из Франции. Но теперь, учитывая твое нынешнее состояние, подобная мысль кажется мне неприемлемой. И все же я нашел пути к отступлению.
— Что ты имеешь в виду, говоря: «переправить тебя», «увезти тебя»? Почему ты не говоришь «нас»?
Эли Вейл водрузил на нос очки и в замешательстве погладил щеки.
— Я не могу так сразу бросить работу. Мой поспешный отъезд вызовет слишком сильные подозрения. Сейчас надо в первую очередь обезопасить тебя, тем более что ты ждешь ребенка.
Ребенок… Эли впервые заговорил о ребенке, а не о ее «состоянии» или ее «положении».
— Неужели ты думаешь, что я соглашусь покинуть Париж, бросив тебя здесь?
— Так надо.
— А моя работа у Буржуа?
— Ты всего лишь стажер. Мне это не кажется непреодолимой преградой. Мы можем ввести их в заблуждение. Скажем, что ты заболела.
Эли вдруг помрачнел.
— Мне хотелось бы, чтобы ты поняла: обстоятельства могут очень быстро обернуться против нас.
— Ты хочешь сказать для нас, евреев? Полно, папа! В соответствии с законом я не считаюсь еврейкой. Мама была голландкой протестантского вероисповедания. Ты почти никогда не ходил в синагогу! Если бы не дядя Симон, я наверняка не получила бы религиозного образования.
— Все это мелочи, которые немцы и Виши не станут принимать во внимание. Их политика становится все более жесткой. Я не верю, что они будут проводить различия между мной и тобой в тот день, когда придут нас арестовывать.
Эли поднялся с кресла и обошел письменный стол. Подойдя к дочери, он продолжил:
— Послушай меня. Неделю назад пять тысяч евреев были арестованы и отправлены на специальных поездах в Луарэ, в лагерь для интернированных. Все эти люди просто получили повестки с требованием прийти в полицию для проверки удостоверений личности. А когда они собрались, их насильно посадили в автобусы и отвезли на вокзал, без всяких личных вещей. Ни одна газета не сообщила об этих массовых арестах. С официальной точки зрения, немцы просто устранили открытых врагов, всех иностранцев, чтобы те не стали жертвами грубого обращения. Но на самом деле большинство этих людей были польскими евреями, которые не совершали никаких преступлений и даже не интересовались политикой. Их единственная вина заключалась в том, что они родились евреями.