Время идет. Шлюпка перегружена, и киль плотно заклинился в камнях отмели. Разведчики не могут сойти в воду: впереди немалый путь, их ноги должны быть сухими.
Минутное состояние растерянности.
Не дожидаясь приказа, матрос Нагорный прыгает в ледяную воду и, ощупывая ногами дно, направляется к берегу. Местами вода достигает пояса. Вскоре Нагорный возвращается к шлюпке и, посадив на закорки, выносит разведчика на берег. Семь раз возвращается Нагорный к шлюпке и семерых разведчиков выносит на берег.
Приказ командования выполнен».
«21 февраля 1942 года. Карельский фронт.
Дорогой отец!
Пятые сутки шторм. Крупные и жесткие, величиной с горох, крупинки снега летят с такой силой, словно каждая горошина пущена из рогатки. Погода под стать моему настроению.
Я еще был мальчишкой, когда в нашем поселке у Панкратовых сгорел дом. Старик рвал на себе рубаху и выл, раскачиваясь из стороны в сторону. Впору и мне от горя завыть.
Случилось это с неделю назад. Мы конвоировали английский транспорт. За сутки отбили семь налетов «юнкерсов». Только успел я снять каску и вытереть лоб, как услышал команду: «Воздух!» На этот раз «мессеры». Не прошло и минуты, сигнальщик доносит: «Рубка подлодки! Справа пятьдесят!»
Об этом, отец, не напишешь. «Мессеры» пикировали двадцать три раза. Вспышки огня слепили нас. Фонтаны разрывов вставали сплошной стеной. Торпеду сигнальщики заметили вовремя, и можно было от нее уйти, но за нами по борту слева шел английский транспорт с военным грузом. Спасая «англичанина» мы подставили! борт своего корабля…
Корабль затонул в несколько минут. Я слышал, как кипела вода, охватывая раскаленный ствол орудия.
Только двух человек подобрал транспорт.
Погибли такие люди… Такие люди… Вот они как живые передо мной!..
Впору выть от горя и бешенства!
Зачислен я в морскую пехоту — «черную смерть», как говорят гитлеровцы.
Помнишь, отец, я писал тебе о пареньке из Рязани? Его фамилия Облепихин, жив и он, нас вместе подобрал транспорт.
Пиши, отец, по новому адресу.
Твой Владимир».
Прошел 1942 год.
Зачастую по нескольку месяцев мы не имели от Володи никаких вестей, потом приходило сразу несколько заветных треугольников.
Домой, чтобы не тревожить маму, Владимир писал веселые, добрые письма. Со мной делился всем, что его волновало.
Мы были готовы к самому худшему, но известию о тяжелом ранении Владимира оказалось для нас неожиданным ударом. В апреле 1943 года мы получили письмо из Мурманска.
«Мои дорогие!
Не знаю, разберете ли вы мои каракули, пишу левой рукой: правая в гипсе.
Что ни говорите, удачливый я: в море тонул — не утонул, взрывной волной меня о скалу шваркнуло, думали, лепешка будет — нет, жив остался! Теперь я верю в свою счастливую звезду. До ста лет проживу, не меньше!