Стражи Студеного моря (Михайлов) - страница 67

От дверей кают-компании, не сговариваясь, боцман и матросы решительно направились к старшинской каюте.

— Постойте, я сейчас! — крикнул старшина Хабарнов и, мигом слетав в кубрик, принес лист красивой мраморной бумаги.

Боцман завернул горшок в бумагу и бросил вокруг взгляд в поисках, чем можно было бы его перевязать.

Тогда старшина Басов достал из рундука бескозырку, снял с нее ленту и сказал:

— Возьмите, товарищ мичман, я скоро ухожу в запас.

Боцман взял ленту и перевязал цветочный горшочек.

— Девочка родилась на корабле, товарищ мичман, нам ее и крестить, — напомнил Хабарнов.

— Дело говоришь, — согласился боцман. — Какие будут предложения?

— Вьюга! — предложил Федя Тулупов.

— Чего, чего? — удивился боцман.

— Вьюга — женского рода… — уже не так смело пояснил Тулупов.

— Вот бы тебя, Тулупов, оженить на Вьюге!

— Светлана… — сказал Нагорный и покраснел.

— А что? Светлана хорошее, светлое имя. Возражений нет?

— Нет! — за всех ответил старшина Басов.

Сопровождаемый матросами, держа на вытянутых руках цветок, Ясачный не торопясь направился в кают-компанию.

Куда девались блестящие ораторские способности боцмана! Он словно проглотил язык:

— Вот… От матросов корабля… — еле выговорил он и, передав Аннушке в руки горшок с геранью, добавил: — Матросы и старшины просят назвать девочку Светланой. Обычай такой есть — на корабле родилась, на корабле и крестить…

Женщине трудно было держать на весу тяжелый цветочный горшок, она поставила его на грудь, и капля материнского молока просочилась сквозь тонкую блузку.

Посмотрев на улыбающиеся лица матросов, Аннушка перевела взгляд на герань и, с трудом сдерживая слезы благодарности, прочла на ленте тисненные золотом слова: «Морские части погранвойск».

Остап Максимович Крамаренко проснулся рано. Поставив на электрическую плитку чайник, он открыл форточку и по привычке, приобретенной еще в военном училище, взялся за гантели. Как бы он ни устал, когда бы он ни лег накануне, десять минут зарядки каждое утро стали для него такой же привычной потребностью утреннего туалета, как душ или бритье. Брился он каждый день, сначала потому, что этой элементарной опрятности требовало от него высокое звание офицера, а теперь еще и потому, что борода стала седой и хотелось скрыть это не только от окружающих, но и от самого себя.

Бреясь, он рассматривал свое лицо в зеркале. Когда-то у Остапа Максимовича были глаза с огоньком, теперь они поблекли и как-то выцвели, время вытравило их молодой блеск. Волосы, хотя и не утратили своего былого цвета, — поредели.

— Да, — вздохнул Остап Максимович, — время идет.