Некоторое время они молчали, затем пожилой спросил:
— Ты же русский. Звать-то тебя как? — Не получив ответа, он приложился к фляге и с какой-то душевной усталостью сказал: — Ты, Хугго, знаешь меня как Райта, но имя мое Микель… Микель Янсон… Я из Вентспилса, с Балтики, там родились мои дети… Старшего, Эльмара, в сороковом[17] я увез на чужбину и… Нет больше сына у Микеля Янсона. — Он снова отхлебнул из фляги, сплюнул и сказал: — Осталась дочь, Берта. Она живет в Лиельварде, ее муж электрик на Кегумской гидроэлектростанции. У Берты родился сын, мой внук. Его назвали, как меня, Микелем… Я бы очень хотел повидать моего внука…
На этот раз паузу нарушил Свэнсон:
— Мы с тобой, старик, не в Хессельнесет у стойки Басса! Надо приниматься за дело!
— Еще немного, я очень устал, — глухо сказал Янсон и потянулся к фляге. — Мы с тобой, Хугго, как пара волов в одном хомуте. Ты молодой, сильный. Скажи мне правду, Хугго, зачем мы здесь, на этой суровой, холодной земле? Это что — политика?
— Мне политика, что рыбке зонтик! — усмехнулся Свэнсон. — Был я в лагере под Мюнхеном, хлебал со мной баланду из одного котелка человек… Теперь небось и костей его не осталось, можно назвать — Никифор Касаткин. Историй он знал множество, мог объяснить всякое движение человеческой души. Мне Никифор так говорил: «Ты, Сашка — меня Александром звать, — в жизни романтик и погибать тебе придется через эту твою романтику». Так и сказал. Никифор людей насквозь видел.
— С чем ее едят, твою романтику?
— Про это тебе знать не положено, — отрезал Свэнсон, встал, потянулся и, позевывая, бросил: — Надо двигаться. Вот придем на Черную Браму…
«Черная Брама», — мысленно повторил Андрей и вспомнил все, что было связано для него с этим названием.
Райт достал из-под банки вторую саперную лопату. Они закрыли шлюпку чехлом и поверх брезента забросали снегом.
«Стало быть, Хугго Свэнсон рассчитывает сюда вернуться», — подумал Нагорный.
Старик присел возле своего рюкзака и хотел было продеть руки в ремни, но раздумал:
— Мне, Саша, нечего делать на Черной Браме. Ты вернешься назад, в Гамбург. Тебя ждет Марта. Ты сам говорил, она молодая и красивая, твоя Марта. Если ты любишь, то поймешь… Саша, я хочу перед смертью прикоснуться к земле, на которой вырос, обнять дочь, взять на руки внука… Я пришел сюда только для того, чтобы в последний раз увидеть мою Латвию, услышать родной язык…
— Ты, старик, думаешь, что тебя примут? — спросил Свэнсон.
— Примут, Саша, примут! Не как вор приду — как блудный сын: «Согрешил я перед тобой и недостоин называться сыном твоим».