Скандал получился отвратительный, безумный и бессмысленный. Они орали друг на друга, уже никого и ничего не стесняясь.
— Ты хочешь, чтобы я любил тебя не как самку, а как жену? — усмехался Клим. — Извини, дорогая моя, но для этого тебя надо хоть немного уважать.
Нина не оставалась в долгу:
— На тебя как проклятие наложили: к чему ты ни прикоснешься, все превращается в какую-то дрянь. Жена у тебя становится шлюхой, ребенок — бастардом… Ты даже свою Аду не смог сделать счастливой!
— Можешь не беспокоиться, к тебе я не буду прикасаться!
Все было выплеснуто наружу: они лупили по самому больному — так, что живого места не оставалось.
Клим решительно направляясь в детскую:
— Если тебе не нужен ребенок, я его заберу. Живи, как знаешь.
Нина встала у него на пути:
— Убирайся отсюда и не смей возвращаться!
Клим вышел на улицу и долго смотрел на светящиеся окна Нининого дома. В душе царил темный хаос: вместо того, чтобы утешать друг друга, они наговорили такого, что уже никогда не простится.
Нина была права: Клим давно разучился смотреть на нее любящими глазами. Она ждала душевного тепла, а он был не в состоянии его дать; она негодовала, а он еще больше замыкался.
Раньше Климу казалось, что однажды они выберутся из этого порочного круга — по крайней мере, попытаются… Но смерть Кати все перечеркнула, и китайская девочка не могла тут помочь.
«Моя будет! — упрямо повторял Клим, шагая домой. — Раз не сумел полюбить своего ребенка, значит, буду любить ничейного».
Отчаяние постепенно перерастало в ярость. Уайер проехался по судьбе Клима и раскрошил ее — не потому, что желал ему зла (он вообще не думал о Климе), а потому что комиссар полиции Международного поселения привык решать вопросы силой. Он считал, что ему все позволено, а если при этом пострадают какие-то беспаспортные иммигранты — ну и черт с ними! В конце концов их никто не звал в Шанхай.
«Бог мне свидетель, я его достану! — мрачно думал Клим. — Не помогут ни должности, ни регалии».