Тони увидел колонну арестантов с деревянными колодками на шеях и начал рассказывать Климу о том, что китайцы делают со своими преступниками. Многие казни были официально отменены, но судьи до сих пор развлекали и запугивали народ публичными экзекуциями — от закапывания живьем до срезания мяса по кусочку, пока не обнажатся кости.
Клим и слушал и не слушал. Зрение, слух и обоняние выхватывали ничтожные детали: Тони засмеялся, и от его верхних зубов к нижним протянулась ниточка слюны; из открытого окна послышался звук упавшей кастрюли; из корзины в ногах донесся нестерпимый запах копченой колбасы. Это была тюремная передача: по совету Тони Клим взял для жены продукты, теплое шерстяное одеяло, чулки, средство от клопов, англо-китайский разговорник и дезинфицирующее средство… Господи, как все это было неприменимо к Нине!
— А еще преступников сажают в бамбуковые клетки… — продолжал Олман, совсем забыв, кому и что он говорит.
— Заткнитесь, Христа ради! — рявкнул на него Клим и так стиснул руку Тони, что тот взвыл.
Начальник городской тюрьмы объяснил, что пароход «Память Ленина» был затоплен посреди Янцзы, команду в кандалах посадили в яму, а Фаню Бородину и ее сообщников уже отправили в Пекин.
— Ну что ж, здесь нам делать нечего, — сказал Тони, выйдя на улицу. — Поехали домой.
Клим молчал всю дорогу до вокзала. Молчал, пока Тони без толку бегал от кассы к кассе: железнодорожные служащие внезапно забастовали и все было закрыто. Молчал в порту, глядя на присыпанные снегом холмы и серые громады военных кораблей. Небо было низким — будто на землю упало мягкое войлочное одеяло.
— Кажется, мы тут застряли, — проворчал Тони. — Следующий рейс до Шанхая будет только послезавтра.
Единственный на весь город европейский отель оказался занят офицерами кавалерийского полка. В китайских гостиницах и подавно не было мест — все заполонили беженцы.
Тони и Клим вернулись в тюрьму и попросили начальника приютить их. Тот удивился, но все-таки выделил им камеру с печкой и даже без клопов.
— Здесь безопаснее, чем в гостинице, — сказал Тони и, осекшись на полуслове, участливо заглянул Климу в глаза: — Как вы?
Тот отер ладонями лицо.
— Ничего. Все в порядке.
Они поужинали припасами из корзины, Тони лег и сразу захрапел, а Клим еще долго не мог уснуть.
Странное это чувство, когда самое дорогое, что у тебя есть, в глазах остальных не стоит ни гроша.
Странное это чувство, когда ты вдруг осознаешь, что у тебя самое дорогое, — так ощущают внезапную нехватку воздуха.
Раньше, когда Нина уходила, когда Клим сам уходил, всегда имелся подстрочник: я могу вернуть и вернуться. Сейчас — беспомощность раненного в живот. Болевой шок, острое понимание, что из тебя вырвали кусок плоти и это необратимо. Учись,