– Они в коробочках, – сказала Катерина.
Бригадир откашливался. Над ним даже сестра подсмеивалась. Головка у него была маленькая, как бы детская, слегка лысоватая, – единственный из деревни он учился в городе, вернулся в деревню недоучкой с четвертого курса и теперь читал книги не за страх, а за совесть. Он стыдился, что не смог доучиться, даже ночами читал. Смиренно, скромно, сквозь насмешки делился какими-то познаниями, его слушали, но редко.
– Не я же даю медали.
– Как же не ты. А обещаешь.
– Я обещаю, я, значит, так думаю и считаю. Но ведь не даю, – бригадир кашлял и щурил красные от книг глаза.
– То-то обещаешь, а не даешь.
Наталка и Катерина щелкали прошлогодние каленые семечки, и казалось, просидеть за таким разговором час-другой было для них как шелуху семечную сплюнуть. Но вдруг замолчали. Так просто смолкнуть они не могли, а только при очень уж чужом человеке.
Я выглянул и увидел Иван Семеныча Скарятина.
– Воды. Водицы дайте. Пить… Не могу. – Он шумно дышал, выпил воды в этой крайней избе деревни и опять убежал. Человек он был мне любопытный, и я вышел во двор.
– Кто это был? – спросил я, будто не видел из окна, будто от скуки.
– Да Скарятин. Иван Семеныч, – сказали мне.
И ни слова не добавили. Ни Катерина, ни болтливая Наталка Козенкова, ни бригадир. Я взял семечек, присел:
– Чудной он, да? Как ни вижу, все шумит.
– Болтун.
Это, кажется, Катерина про него и сказала. Остальные смолчали. Я слышал, что Скарятин будто бы умен, что имеет жену, но что хозяин он никакой. Дома ему не сиделось или сиделось с трудом. Уезжал, приезжал. Славился шумливостью и тем, что выдумал охоту, ружьецо завел на уток, в этом ему кто-то последовал. До Иван Семеныча в деревне охоты не знали, понятия не имели. Два-три леска и было-то всего в округе, хотя имелся лесник (охранял от вырубки).
Было жарко. Лето только начиналось. Катерина, Наталка и бригадир (они уже условились о завтрашней прополке) затеяли новый долгий разговор о болезнях, кто переболел, кто помер. В начале лета это обычно: заново обговаривалась вся долгая зима, весма, будто всю зиму спали и не виделись. Ну да, тот помер, а те дом хотят строить – неужели сами?
– Да наймут, в крайнем случае. Народу-то шляться будет.
И правда, в середине лета появлялась какая-то оборванная артель, больше просила, меньше делала. Деревня тоже в долгу не оставалась: шабашников располагали на ночь, чтоб поговорить, послушать, посудачить и вызнать, где, что и почем. Но денег было жалко, и с завтречком – до свиданья!..
Считалось, что у Катерины два «жениха». То есть можно было примериваться к ним, говорить о них и знать, что у них нет-нет и поговаривают о Катерине. Но разговоры коротки, а дело держалось на застывшей точке, потому что Катерина могла охотно судачить, но и только.