— Пригла-ша-ай, — пропел благодушно Хохряков.
— Андрей! Андрей-ей! — крикнул Рябов в сторону соседского двора, и когда тот отозвался, сообщил без пояснений:
— Собирайся!
Скоро во дворе появился коренастый, спортивного вида мужчина с живыми глазами, лет двадцати пяти, как определил Хохряков, и они втроем отправились на реку, где у хозяина была лодка-моторка.
Рыбалка удалась. Потом был костер на берегу, уха и разговоры на всю ночь. И обаятельный, интеллигентный Хохряков, который обладал даром располагать к себе людей, уже беседовал с Андреем, как со старым знакомым.
— Вот что, Андрей, как в Пермь вернешься, позвони мне. Дело у меня к тебе будет серьезное, — сказал на следующий день, прощаясь, Хохряков и, заинтриговав молодого человека, оставил ему свой телефон.
* * *
Из Минска Борисенко вернулся домой аж 25 сентября. Варвара Никодимовна не знала, что и подумать: уехал муж и как в воду канул. На работе люди расспросами замучили, а она знать не знает ничегошеньки. Уезжал встревоженным и беспокойным, даже руки дрожали, так волновался, хотя, заметила она, старался не выдавать своего состояния. Ее предложение поехать с ним резко отвергнул. Нет, неспроста его туда вызывали, что-то муж от нее скрывает.
И вот приехал. Она не узнала супруга, изменился он, выглядел усталым, был чем-то подавлен и удручен.
— Гриш, чего так долго ездил? — спросила она.
— Туда попасть легко, а вот вырваться трудно, — ответил он угрюмо. — Истопи-ка баньку.
— Можно было письмо написать... Ну, а чего вызывали-то?
— Фотографии разные показывали.
— Фотокарточки?! — изумилась жена простоте причины, по которой ездил Григорий в такую даль — с Урала в Белоруссию. — Какие? Зачем?
— Война там, видишь, была, — вздохнул он. — Где я раньше жил. Ну... Немцам служили... Некоторые... Ищут их все еще... Вот показывали, не знаю ли кого. Опознание называется. Истопи-ка баньку-то иди, — снова попросил он уже резче.
Больше этого никто ничего от Борисенко не узнал: ни жена, ни дети, ни сослуживцы. Он старался еще меньше бывать на народе. Рад был бы, если б сняли с мастеров и перевели в простые рабочие, чтоб не ходить на планерки. Люди теперь, казалось, как-то по-особому присматриваются к нему, и он этого боялся. Когда планерка заканчивалась, Борисенко вставал первым и спешил покинуть помещение.
— Ишь Гришка, как из травилки выскочил! — сказал однажды бригадир Братчиков другому бригадиру, Шипицыну. — Заметил, как он изменился, когда ты стал рассказывать про немцев, как они к нашим солдатам относились?
— Не заметил, нет. Чего он изменился? — спросил Шипицын.