— Тарасов откуда взялся? — стал осторожно выяснять Грищук намерения руководителя группы. — Давно ли из России?
Астахов охотно поддержал разговор.
— Покинул родину в двадцатом, как и я, грешный, через Крым. Из морских офицеров. Преподавал в Белграде навигационное дело. Как сюда занесло? Кто в точности знает! Славянская душа — потемки. Я так полагаю — тоска по месту, где пуповину обрезали, в душе у нас, россиян. Кстати, Тарасов родом из здешних мест, с Урала. Детство, рассказывал, провел на берегах Чусовой. Не знаешь такой реки?
Грищук пожал плечами. Не приходилось бывать ни на Урале, ни в Сибири. И мрачный еловый лес был ему в диковинку. Другое занимало его мысли сейчас: опасаться Тарасова или попытаться склонить его к невозвращению в разведшколу «Цеппелина». Тоска по родине — это блажь и чушь. Враг или не враг Тарасов нынешней России — вот что определит дальнейшие действия Грищука.
Астахов завалился на спину, потянулся, глядя в непроницаемую темень февральского неба.
— Первая ночь на родной земле, — сказал он вроде бы искренне. — Сидим в глубоком снегу, не знаем, как выберемся и что ожидает нас. А дышится вольно и широко. Слушай, Николай, расскажи, как жила до войны Россия. Хочу понять, откуда, из какого рога изобилия посыпались танковые армии, которые повернули вспять фашистское нашествие.
Грищук нагнулся к костерку, потрогал развешанные для просушки портянки — они не подсохли, а начали похрустывать от мороза. Завтра, решил он, надо поручить Андриянову костер, чтобы весь день занимался хворостом.
— Откуда? — переспросил он. — Это пока военная тайна, которая ни мне, ни тебе не известна. Но, думаю, не зря такую большую группу, как наша, фашисты забросили именно на Урал. Что касается довоенной жизни, изволь, расскажу.
* * *
В лесной поселок Бревно прибыли в сумерках. Девчат вместе с их командиршей Пашей расположили в протопленном клубе, который остался от действовавшего до войны лесопункта. Широков, Семериков и Зонов остановились в доме лесника. И старый охотник Вогулкин с ними.
Виктор, помня наказ Недобежкина, выставил посты наблюдения. После полуночи выпало дежурить ему в паре с Пашей-фронтовичкой. Дошли до стоявшей возле спуска к реке теплушки. Широков осторожно заглянул в нее через висевшую на одной петле дверь. Сквозь выбитые окна, выходящие на две стороны, надуло снега, под ним угадывались скамейки вдоль стен. В таких теплушках лесорубы зимой обогревались и обедали, точили пилы и топоры. Виктор пригласил Пашу зайти, скинул снег со скамеек.
— Отличный наблюдательный пункт, — шепотом сказал он. — Вы глядите в сторону реки, я — на поселок. Сидеть тут можно. Вас, я заметил, ноги уже не держат.