– Ну тогда пошли! – неожиданно для себя решился он и поднялся.
Он только забыл, что идти за американцем, вопреки приказу Пророка, нельзя было ни к коем случае, однако им действительно овладело желание утереть нос Пророку, чтобы он не смотрел на него с презрением.
– Куда?.. – с тоской спросил Жаглин. – Куда?..
Цветаев только мотнул головой. Во рту стояла вязкая слюна, как после любой пьянки. Он поплёлся в ванную, чтобы напиться из-под крана, совершенно забыв, что ещё два дня назад они притащили из ближайшего супермаркета упаковку с минеральной водой.
Цветаев полоскал рот зубной пастой, разглядывая лицо. На виске красовалась свежая царапина, которую он вначале не заметил. Значит, немец всё же зацепил меня. Чего только в драке ни бывает, решил он и ответил сварливо:
– За языком, куда ещё?
– А-а-а-а… это всегда пожалуйста! – обрадовался Жаглин, успокоился и слёз с батареи. – Ляха бляха! Ты только скажи, брат. Я за тебя в любую драку впишусь! – пообещал он.
– Старик, оружия не бери, – посоветовал Цветаев, выходя из ванной.
– Почему? – удивился Жаглин, и на лице у него появилось тоскливое выражение.
– По качанную. Чего объяснять!
Они уже проходили это сотни раз. Ясно же, что днём они сойдут за местных обалдуев, ищущих выпивки. Хотя местные тоже таскали огнестрельное оружие. Но чем чёрт не шутит: чем меньше будем привлекать внимание, тем лучше, подумал Цветаев. Он надеялся только на свой нож да на реакцию.
– Ты как хочешь, а я возьму! – упёрся Жаглин. – Ляха бляха!
Он всегда таскал собой два пистолета: один на поясе, другой – почти игрушечный, на лодыжке. Калибр у этого игрушечного пистолета был такой крошечный, что для серьёзного дела, конечно же, абсолютно не годился. Но Жаглин любил играть в войну, которая называлась рукоблудной, и Цветаев уступил.
– Ну идём или нет? – спросил он, стоя у двери, делая вид, что не замечает, как вооружается Жаглин.
Он надел джинсовую рубаху, под которой легко прятался нож. Им овладело нетерпение, и Жаглин с его неумение быстро мобилизоваться, слегка раздражал его. Ну да недолго, решил он с облегчением. Судя по всему, зазноба американца жила совсем рядом. Сбегаем туда-сюда, легкомысленно решил он.
– Идём!
Жаглин блестел, как начищенный пятак. После пьянки он всегда выглядел так, словно его облили маслом. Ну и хорошо, решил Цветаев, чем натуральнее, тем лучше.
Дом этот, старой постройки, они выбрали исключительно по той причине, что третий подъезд его просматривался только с одной точки, и его можно было незаметно покинуть и свернуть в арку.
Бои здесь почти не велись, это в районе Крещатика всё было принесено в жертву майдану, а здесь бандерлоги сожгли пару высоток и на этом успокоились. Остальные – хлопотно, думал Цветаев. Хлопотно и скучно. Любая революция рано или поздно испускает дух. Киев мечтал о превентивном ядерном ударе по России. Великая тень Грушевского[5] витала над Липками. Горожане то там, то здесь пробовали обороняться, но после того, как на Подолье бандерлоги расстреляли «клятую» сотню дружинников, город ужаснулся и побежал. С того момента судьба его была предрешена. «Герои в истории»[6] покрыли себя вечным позором в неспособности самоорганизоваться. Гора родила мышь.