В больнице у постели Мами мы сидим рядом, и Ален держит меня за руку. Он подолгу шепчет ей что-то по-французски. А я, как обещала, передаю слова Анни, хотя и не верю, что бабушка слышит меня сквозь пелену комы. Ален и Анни убеждены, что Мами еще здесь, с нами, а вот у меня такой уверенности нет. Своими сомнениями я с ними не делюсь.
Я ловлю себя на мысли, что размышляю о Гэвине, пока Ален шепчется с Мами, и не могу понять почему. Наверное, потому что он так много помогает нам, а мне сейчас одиноко как никогда.
Наконец Ален откидывается на спинку стула, он, очевидно, закончил свой рассказ. Мами продолжает спать, ее узкая грудная клетка ритмично движется – вверх, вниз.
– У нее такой спокойный вид, – замечает Ален, – будто она попала в какое-то более счастливое место, чем здесь.
Я киваю, стараясь не расплакаться. Она правда кажется спокойной и умиротворенной, но, на мой взгляд, это говорит лишь о том, что она уже ушла, и слезы выступают у меня на глазах.
– Ален, – спрашиваю я спустя некоторое время, – вы, конечно, не помните дату рождения Жакоба?
Ален с улыбкой склоняет голову набок, и на какой-то миг мне кажется, что это означает отрицательный ответ. Но затем он говорит:
– Представь себе, помню, как ни странно. Мы с Розой встретили его впервые накануне его шестнадцатого дня рождения.
Я подаюсь вперед.
– Когда?
– В канун Рождества 1940 года. Ален прикрывает глаза и улыбается.
– Мы с Розой гуляли в Люксембургском саду. Она брала меня с собой в гости к подружке в Латинский квартал, и мы спешили домой до наступления комендантского часа. Немцы тогда требовали, чтобы все в Париже вечерами сидели по домам, задернув черные шторы. Но Роза всегда обожала Люксембургский сад, а мы проходили совсем близко, вот она и предложила сделать крюк и взглянуть на самую ее любимую скульптуру, статую Свободы.
– Статую Свободы? Он улыбается.
– Оригинальная модель, изготовленная скульптором Огюстом Бартольди. А еще одна стоит на острове посреди Сены, недалеко от Эйфелевой башни. Ваша статуя, та, что в Нью-Йорке, это подарок Соединенным Штатам от Франции, ты в курсе?
– Это я помню еще со школы, – подтверждаю я. – Только не знала, что во Франции остались копии.
Ален продолжает:
– Статуя в Люксембургском саду Розе нравилась больше всего, а в тот вечер, когда мы к ней подошли, начал падать снег. Снежинки были такие мелкие и легкие, что мне показалось, будто мы оказались в стеклянном снежном шаре. Вокруг было необыкновенно тихо и спокойно, хотя и шла война. В тот миг мир казался мне волшебной сказкой.
Ален умолкает и оборачивается к Розе. Он протягивает руку, чтобы коснуться ее щеки, которую избороздили морщины за долгие годы жизни без него.