в
quinziéme[12], совсем рядом с Эйфелевой башней, у самой Сены. Там было семь тысяч человек, может, восемь. Всех не сосчитать. Море народу. Еды не было. Почти не было и воды. Нас набили туда, как сардины в банку. Некоторые сумели покончить с собой. Я видел, как женщина задушила свое дитя, и подумал, что она сошла с ума, но к концу третьего дня понял, что она проявила милосердие. Потом она так кричала и выла, что конвоир в нее выстрелил. Отчетливо помню, как я подумал тогда: «Вот счастливая».
Оливье Берр говорит равнодушным голосом, но глаза блестят от слез.
– Нас держали там пять дней и только потом вывезли. На четвертый день мой сын, мой Никола, умер у меня на руках. Прежде чем отправить нас в Дранси, а затем в Освенцим, меня разлучили с женой, но по ее глазам я тогда понял: она уже мертва. Потерять Никола значило для нее потерять волю к жизни. Потом мне рассказали, что, приехав в Освенцим, она не прошла первого отбора и не заплакала ни разу, когда ее уводили.
– Мне очень жаль, – шепчу я, но Оливье снова отмахивается от моих слов.
– Это было давно.
Он отворачивается к книге и внимательно изучает страницу с нужными мне сведениями.
– Alors, – произносит он, помаргивая. – Ваша семья. Пикары с улицы Генерала Каму. Двое младших, Давид и Даниэль, погибли в Освенциме. Сразу, как попали туда. Давиду было восемь лет, Даниэль пять.
– Господи, – ахаю я. – Совсем крохи. Месье Берр кивает.
– Почти никто из самых юных не вернулся. Их сразу отправляли в газовую камеру, потому что немцы считали их ни на что не пригодными.
Откашлявшись, он продолжает чтение.
– Элен, восемнадцати лет, и Клод, шестнадцати, погибли в Освенциме в 1942 году. Как и их мать, Сесиль. Отец, Альбер, погиб в Освенциме в конце 1943 года. – После паузы Оливье тихо говорит: – Здесь сказано, что он работал в крематории, пока не заболел зимой. Это ужасно. Он знал, что его ждет.
Глаза у меня наполняются слезами, и на сей раз я не успеваю сморгнуть их незаметно. Месье Берр молчит, а у меня по щекам текут ручьи. Требуется несколько минут, чтобы я окончательно осознала сказанное им.
– Все они умерли там? – шепотом спрашиваю я. – В Освенциме?
Старик с сочувствием смотрит мне прямо в глаза и медленно кивает.
– А как же Ален? Как погиб он?
Впервые за все время месье Берр смотрит на меня с неподдельным удивлением.
– Как погиб? Да ведь именно он и предоставил мне всю эту информацию.
Теперь моя очередь удивляться:
– Я не понимаю.
Оливье снова тычет пальцем в страницу.
– Да, мы с ним беседовали шестого июня 2005 года. Я помню его. Очень симпатичный человек. Добрые глаза.