— Шалишь, — кричал он, отбивая попытки Блица освободиться, — врешь! Уложен на лопатки. Сдавайся на милость. А то возьму за ноги и окуну в воду.
Продолжая возню, он оглянулся и увидел вылезшего из кабины на крыло бортмеханика Митчелла. Он смотрел на летчиков. Поймав взгляд русского командора, Митчелл осторожно спросил:
— Прикажете помочь, сэр? Или позвать полисмена?
Мочалов выпустил Блица и расхохотался:
— Не требуется, механик. До этого не дошло. Мы просто шутили… понимаете? Дурака валяли, — закончил он по-русски, не найдя соответствующего английского выражения.
Белесые брови Митчелла слегка приподнялись.
— Да, сэр, — вежливо, но недоверчиво сказал он.
— Знаете, Митчелл, — Мочалов поморщился, — перестаньте звать меня сэром. Я не сенатор и не шериф. Мне не нравится этот титул.
Вытирая ветошкой масло с пальцев и еще выше приподняв брови, Митчелл спокойно спросил:
— Как прикажете обращаться к вам, сэр?
Блиц фыркнул, зажимая рот. Мочалов растерялся.
— Если вам не удобно называть меня кэмрадом, как принято у нас, можете звать просто пилотом.
— Гуд, пайлот, — коротко ответил Митчелл и снова полез в кабину.
— Верняк, за сумасшедших считает, — флегматически заметил Блиц.
— Ничего, привыкнет… Хотел бы я залезть ему в нутро, — смеясь, сказал Мочалов, — наверно, сплошное удивление. Пусть поудивляется на первых порах — ему полезно. А вообще мы взяли, кажется, неплохих парней. Во-первых, дело знают, во-вторых, тоже молоды, вроде нас. Легче понять друг друга и договориться. Еще не зачерствели. А Митчелл совсем толковый малый. Сегодня утром спрашивает, включили ли мы в снабжение электростельки. А я и не знаю, с чем их едят. Оказалось, у них все летчики в зимнее время пользуют эту штучку. Кладется в сапоги и прямо включается в сеть. Обязательно дома нужно завести. Все ведь в ногах. Как ноги начнут стыть, сразу самочувствие теряешь.
— Это я заметил, — сказал Блиц, — у них… много внимания… к мелочам.
Он откинул обшлаг и посмотрел на часы.
— Ого! Тринадцать двадцать. Скоро штурмана приедут, и… фаруэл, Сан-Франциско.
— Достали ли карты? — взволновался, вспомнив, Мочалов. — Наши все-таки неточны. Эх, была бы Аляска наша, летали бы как дома.
— Достанут, — успокоил Блиц, — обещали ведь… Слушай… у меня что-то под ложечкой… посасывает. Не сходить ли в кафе, пока они приедут.
— Можно, — согласился Мочалов, — зови Маркова.
— Марков… Марков, — закричал Блиц, приставив рупором ладони, — вылезай, пойдем заправимся на дорогу!
Мочалов пересек набережную, направляясь к постройкам. Он нарочно не стал ждать Маркова. С той ночи на пароходе, помня просьбу Маркова оставить его наедине с самим собой, Мочалов уклонялся от непосредственных разговоров с ним, ограничиваясь общими деловыми беседами. В конце концов, если человек нервничает и психует, пожалуй, лучше не нажимать на него. Возможно, в одиночку ему легче перебороть себя и справиться с непонятной депрессией. У всякого свой норов. Один выздоравливает в коллективе, другой в одиночестве. Наблюдая за Марковым со стороны, стараясь не навязываться, Мочалов с радостью замечал, что за трое суток в Сан-Франциско Марков значительно успокоился и выровнялся. Лихорадочная желчность исчезла, он распрямился, окреп и стал похож на прежнего Маркова, отличного, опытного летчика, прекрасного товарища. Было бы очень неприятно потерять его. Маркова любили и уважали в школе за доблестное боевое прошлое, за знания и опыт, за блестящие летные качества. Мочалов, со своими пятьюстами налетанными часами, был недорослем рядом с Марковым, давно потерявшим счет этим часам. И поэтому признаки выздоровления Маркова радовали Мочалова, как радовало бы собственное выздоровление.