Красноармеец в ласковых оспенных рябинках и сухонький старичок в налезающем на уши шлеме подбегали уже к опушке леса. Сзади, тяжело хрипя и отбивая чечетку подковами, настигала шестивершковая пегая лошадь. Красноармеец остановился и вскинул винтовку. Плеснул грохочущий желтый язычок, и всадник кулем ссунулся на землю. Лошадь набежала на красноармейца и остановилась. Он схватил ее за повод и обернулся к старику.
— Товарищ следователь, лезайте, а я позади вас. На коне способней.
Он посадил старика и вскарабкался сам. Лошадиный круп мелькнул между лесной порослью и скрылся.
Всадники, окончив гонку за трибунальцами, скакали уже в тыл цепям.
И когда они выскакали в поле, к трупу председателя, раскинутому под липой, медленно, поодиночке, как волки к падали, стали собираться разогнанные мужики-финны. Они постояли несколько секунд молча и вдруг, словно сговорясь, стали топтать труп добротными, подбитыми кожей валенками.
— Не иначе как заплутались. Ишь какая мгла! Ни черта не видать. Придется до утра перемаяться под кустиками.
Евгений Павлович из-под руки вгляделся поверх лохматого кустарника, прикрывающего опушку. За кустарником, шагах в двадцати, блеклая полоса снега чернела и обрывалась в непроглядную пустоту, от которой веяло холодом и одиночеством. В этой вороненой пропасти по временам искрилась какая-то блесткая точка.
— Как будто огонек вон там, Рыбкин, — сказал Евгений Павлович голосом, потеплевшим от надежды.
Красноармеец вгрызся взглядом в тьму и покачал головой.
— Не. Мережится это. С устатку да с голоду. А коли б и на самом деле — все едино, товарищ Адамов, не след до утра соваться. Напоремся на белугу. Н-но!.. Балуй, черт офицерский! — крикнул он на пегую лошадь, дернувшую повод.
— Что же делать? — спросил уныло Евгений Павлович.
— Да одно осталось — податься в чащу. Коняку положим, сами к ней к пузу примостимся, чтоб не простыть, — так и заночуем.
Евгений Павлович пошел следом за Рыбкиным и лошадью, трудно поднимая с земли коченеющие ноги.
Рыбкин выбрал место, где кусты сошлись в кружок, протащил лошадь внутрь, ломая ветки, и, похлопав ее по коленям, заставил лечь. Уложив лошадь, окликнул:
— Идите, товарищ Адамов. Лягайте под самое брюхо, приваливайтесь, а ноги кладите ей на шулятики. Буде тепло, что на печке.
— А ты? — спросил генерал.
— А я тоже сбочку привалюсь. Нам привычно.
Евгений Павлович улегся. От лошадиного мерно вздымающегося живота сквозь шинель дошло мягкое, разнеживающее тепло.
Над головой сухо звенели промерзшие веточки. Облака в небе бежали, торопясь и разрываясь; промежду них выскакивали и гасли мерцающие лиловатые звезды.