Я не собирался писать мемуары, а всего лишь хотел рассказать начало моего пути, но люди и события, давно миновавшие, обступили меня, подошли столь близко, что кажется, услышал я голоса родных, шаркающую походку деда и увидел его чудесные глаза, глаза старого ребенка. Это Вы разбудили ушедшее; никому до сих пор я об этом не рассказывал, потому что ни у кого сии незначительные события и чужие люди интереса не вызвали бы, да никто меня об этом за всю мою сознательную жизнь и не спрашивал. Вот и думаю я, что, возможно, обманулся, откликнувшись на Ваш интерес, проявленный из вежливости, и напрасно утомляю Вас байками о скучном прошлом, быть может, Вы даже ругаете болтуна, читая пространные излияния. Однако для меня эта ночь оказалась неожиданно счастливой, словно повернуло время вспять. Спасибо Вам и простите. В следующем письме я постараюсь очень кратко изложить свою историю, чтобы не испытывать Ваше терпение, а сейчас прощайте. С большим нетерпением жду Ваш портрет, если Вы не сочтете просьбу мою чрезмерной».
– Хотелось бы посмотреть, какой он, Дмитрий Васильевич, – мечтательно произнесла Зинаида. – А что будем делать с портретом?
– Рисовать.
Портрет я рисовала долго. Все это время, как часто бывает, когда мы с Зинаидой запираемся и пишем письма, за дверью слышались шаги. Неймется старухе. А портрет получился похожим на меня, как отметила Зинаида. Если честно, я этого добивалась.
– Пусть так, – сказала я. – Не все ли равно на кого похожа мифическая Муза?
«Мой искренний друг Дмитрий! – начала я диктовать, а Зинаида писать. – Не сомневайтесь в том, что мне интересно читать Ваши письма, и вопрос о Вашей жизни я задала не из вежливости. Я ведь и сама сомневалась: не сочтете ли Вы его неуместным любопытством. Боюсь, это и в самом деле любопытство. Но не праздное, а дружеское. Нет ничего стыдного в том, что люди открыто говорят друг с другом о себе и делятся мыслями и чувствами.
Напрасно Вы считаете, что надоели мне. Ничего подобного. С нетерпением жду продолжения Вашей истории. Пишите же, пишите быстрее! И если признаете меня другом, буду счастлива. Надеюсь, это заявление не выглядит нескромно?
Ваш голубиный друг, Муза».
Стояла удивительно теплая, безветренная ночь, через открытое окно долетали далекие пьяные крики и пение. Наверное, не было десяти, когда я решительно поднялась, накинула шаль и вышла в сад. Бродила по густой, тронутой росой траве, среди одуванчиков, ждала соловья (похоже, они уже отпели!), пока не заметила, что в саду не одна. Среди деревьев маячила Серафима и звала: «Кися-кися-кися!» Я притаилась, а она скоро затихла и удалилась, видимо, дозвалась котищу и унесла к себе.