Бедный мой отец, не имевший никакого опыта в обращении с ребятишками, конечно же, понимал, как далеки мы друг от друга, а путешествие – лучшая возможность для сближения. Он обещал показать мне какие-то заморские чудеса, а главное – Берлинский зверинец. Однако с самого начала все не заладилось. В дороге отец простудился, и ему было уже не до чудес, все свои силы он собирал на проезд до очередного пункта назначения, там отлеживался, и снова в путь. До Берлина мы не доехали, отец умер прямо в дилижансе, и нас ссадили в небольшом селении, возле церкви. И остались мы с Кузьмой и с телом отца, не зная, к кому обратиться. Немецкий язык, который преподал мне дед, себя не оправдал, но помогла моя способность легко схватывать чужие языки. Хуже некуда, но я все же объяснился, и в конце концов лютеранский священник прочел над отцом свои молитвы, мы прочли свои и похоронили его на окраине сельского кладбища. Сидели мы с Кузьмой у свежей могилы и не знали, как дальше быть, а поскольку свой отчет князю отец считал очень важным, дома нас никто не ждал и изрядная часть пути была проделана, решили мы ехать в Италию. Где она, эта Италия, мы понятия не имели, однако нам указали дорогу, ведущую в Берлин, по которой мы и отправились, то пешком, то на крестьянской телеге или даже дилижансом. Покойный отец в дороге не расставался с портфелем, где лежали бумаги, теперь его не выпускал из рук Кузьма. В пути нас обокрали, и как мы все же добрались до Флоренции, как нашли в 50 милях от нее виллу князя, сейчас даже представить трудно. И вот однажды предстали мы нежданно-негаданно перед незабвенным Павлом Феофиловичем, дикие люди, грязные и оборванные, с волосами до плеч, мальчишка и юноша. С тех пор в России мы с Кузьмой не были тридцать лет.
К тому времени жены князя уже не было на этом свете, а замужняя дочь жила во Франции, внуков своих он видел лишь единожды, так что всю невостребованную родственную любовь отдал мне. Евгений Феофилович нашел хороших учителей и заботился обо мне, как не все родные отцы радеют о чадах, так что истинного сиротства я никогда не ощущал. Попечитель мой был человеком умным и энергическим, светскости, как ее понимают здесь, в нем не было. Долгая жизнь вне казенных правил приучила его ценить частную жизнь, и высшими наслаждениями он почитал занятия искусствами, науками, товарищеские беседы и путешествия. Одним из страстных увлечений князя были почтовые голуби, так и я пристрастился к разведению их, воспитанию и до настоящего времени, где бы ни был, содержу этих чудесных птах.