— Хватит, перестань, бабка, — поднял, будто сдавался, руки Вадим, — не своди ты с ума нас. Это ж последняя пытка.
— Дак ведь я себе рассказываю, — очнулась как бы, попросила прощения бабка. — Кажная ж баба всю жись че-то ждет, томится… тут и все ее счастье. Такими уж нас бог создал. Для бабы самое лучшее — побаловаться, поиграть, а не до конца доводить. Конец-то ей частенько горюшком оборачивается.
Гера и Вадим переступали с ноги на ногу под пристальным, насмешливым взглядом бабки: один скрюченный, тощий, в майке его мог вместиться еще один Гера; другой мясистый, мускулистый, с толстыми волосатыми ногами, в пижонских цветных трусиках.
— Мне, поди, ужин собирать? — спросила бабка. — Оно хошь за стол и грешно… раздетым-то, да господь милостив. А то и не поспите вы, опеть ни свет ни заря соскочите, в обратную-то дорогу.
— Да, да… завтра нам рано подниматься.
— Токо вон дождь расходится. Как вы по дождю-то?
7
Наутро мы и верно не смогли выйти в поселок. Бабка оказалась права. Ночью дождь разошелся, шумно стекал сейчас с крыши, шуршал в палисаднике, в необлетевших еще черемуховых кустах. Выходить по такой погоде в дорогу, и дорогу неблизкую, покидать обжитую, теплую избу — намерение не из приятных. Кроме того, нам еще нужно промерять по пути прорубленные вчера и позавчера просеки, а это совсем тяжко, забираться в дождевой лес, где каждая задетая, хоть случайно, хоть нет, ветка обдает тебя, как из лейки.
Мы несколько раз просыпались и снова засыпали, просыпались и засыпали. А когда насовсем проснулись, то долго не вставали, нежились в нагретых постелях. Слушали дождь, слушали овчушек, их пронзительное частое блеяние во дворе, жалобы их на дождь, топоток их тонких копытец по настилу, слушали, как бабка хлопочет на кухне, стучит и бренчит там, как шипит там горячая сковородка, смазанная маслом, — разобралась-таки бабка с блинами — мучной, сладковатый запах наполнял избу.
Ощущение было тихое, радостное, точно в далеком детстве, когда ты уже потревожен, но полностью еще не прогнал сон, когда чувствуешь близость матери, снующей по дому в утренних заботах, когда чувствуешь, как она тянет время, как ей не хочется поднимать, тормошить тебя. И такую в это время испытываешь к ней благодарность, такую любовь!
— Ну, навалялись? — наведалась к нам от печи бабка. — Ай как вы славно полежали! Отпустило небось рученьки-ноженьки… Я смотрю утром — дождь. Ну куда оне пойдут, думаю. Сбегала опеть за молочком, за сметанкой и заболтала мучненки.
Вадим сладко потянулся в постели, затрещал суставами: