— В болоте заарканил? — мотнул он головой на лосиху. — Извожена вся, места сухого не найти.
— В старицу она вбухалась, — сказал Глухов. — у Гнилой речки.
— Сказывай сказки, — хмыкнул Анисим. — Сколь живу, не слыхивал…
— Что не слыхивал?
— Так, ничего, — струхнул слегка моторист, уловив угрозу в голосе Глухова.
— Ну и помалкивай, — предостерег Глухов, — начал мне тут…
— В старицу так в старицу… я что? — Анисим суетливо поднялся, выказывая готовность и рвение к работе. Сказал, чтобы как-то загладить свой испуг, разрядить обстановку: — Поднес бы…
— Обойдешься, — непреклонно отрезал Глухов, — знаем, какой ты работничек после этого… Держи, — подал он нож Анисиму.
Они поочередно — сначала Иван, потом Анисим — наточили ножи. Глухов сунул брусок за голенище, шевельнул лосиху ногой:
— В огород не перебраться нам? Весь ведь двор устряпаем…
— Определенно устряпаем, — поддакнул Анисим.
Перетащили лосиху волоком в огород, под яркий и скошенный пучок электрического света, бивший наружу из окна кухни.
— Взялись однако, — сказал Глухов. Он нагнулся, оттянул на себя длинную ногу лосихи, ловким круговым движением надрезал чуть выше колена. Кожа свободно разошлась, обнажив белые выпуклые суставы.
То же самое, только с другой ногой, сделал и Анисим.
И работа пошла, горячая, спорая. Анисим и тот в азарт вошел. Откуда и сноровка взялась — умело орудовал ножом, пыхтел в трудовом усердии.
Мужики быстро оснимали лосиху, высвободили шкурку из-под сизой, лежавшей на боку туши. Отбросили в сторону шкуру, грязную, хлюпкую.
Перекурили над тушей.
— Верных полтора центнера потянет! — прикинул на глаз Анисим. — Жалко небось? — спросил он Глухова. — Считай, уж твоя была.
Глухов не ответил, пошел в дровяник, взял там топор, вернулся, отчленил не осниманные до колен ноги и голову лосихе. В широкое трубчатое горло выкатилась на снег кровь, темная, загустевшая, точно студень.
Анисим перевалил тушу на спину. Глухов опять взялся за нож, провел им вдоль туши — вспорол живот. Показались, начали быстро выползать, вываливаться большие червячные узлы кишок.
Мужики посбрасывали фуфайки, засучили рукава пиджаков, принялись копаться, брызгаться в звериной утробе, пленки какие-то резали, рвали, отделяя внутренности от ребер и позвонков.
— Стой, не вываливай, — сказал Глухов, — посудину принесу… Их если промыть хорошенько, да выварить, да изрубить мелко сечкой — отменные пирожки получатся. — Криво и горько усмехнувшись, добавил: — Кишки-то, надеюсь, не отберут.
Он несколько раз домой сбегал, ведра притащил, корыто, бачок с горячей водой.