— Хватит измываться-то, бабушка Матрена, — сказала она старушке, которая от ее слов так и села.
— А ты откель меня знаешь? — всплеснула та руками.
— Оттель… — грустно сказала девушка и направилась к двери. — Больше не побеспокою, — сказала она и пошла от бани прочь.
Обида была на бабу Матрену просто зверская! И чего ее в баню-то понесло? Прямо не знахарка, а сыщик какой-то… Однако обижаться слишком сильно на старушку не стоило — как-никак единственный их союзник в городе. А раз так, то придется опять в облике кузнеца на догорающий день любоваться. Впрочем, догорающий день уже дотла сгорел, потому как на дворе почти ночь!
Бабушку Матрену Милав встретил на крыльце. Старушка молча подошла к нему и села рядом. Молчать было как-то неудобно, но что мог сказать кузнец в этой ситуации?
— Ты вот что… — заговорила старушка, глядя в пустоту, — ложись спать. Я тебя тряпкой больше не буду привечать.
— О чем это вы? — попытался Милав изобразить удивление на своем лице, впрочем, не очень удачно.
Бабушка Матрена перевела свой взор на кузнеца, и взгляда этого Милав не выдержал. Стыдно, ой как стыдно пожилому человеку в глаза-то лгать! Милав опустил голову и молчал. Изворачиваться не хотелось, оправдываться тоже. Старушка расценила его молчание по-своему и заговорила:
— Баньку-то для тебя истопить хотела. А завтрева с утречка и к лечению приступить собиралась. Пришла, а там краля давнишняя разлеглася… Ну, я и не стерпела — больно девки пошли ныне бесстыжие. А как крапивой-то ее прижгла — самой нехорошо стало. Тут и баенница моя, обдериха, объявилась, да все и пересказала… И давно это с тобой, сердешный?
— Да дней десять…
— Ладно, ложись спать. Утро вечера мудренее… — Старушка поднялась на ноги и зашаркала в избу. — Я тебе тулуп на лавке оставила, — донесся из темноты ее голос. — Коли замерзнешь — укройся.
Комок в горле не позволил кузнецу ответить. Он еще долго сидел на крыльце, наблюдая за тем, как все больше и больше звезд высыпает на высокое темное небо. Луны не было, поэтому нельзя было увидеть, как крохотная слезинка стекла по щеке и упала на сарафан… Кузнецы не плачут, а вот молодым девицам это не возбраняется!
Милав проснулся оттого, что ему стало невыносимо жарко. Он пошарил рукой, чтобы сбросить тулуп, принесенный сердобольной старушкой, и дать своему телу немного освежиться. Но рука тулупа не обнаружила. Тогда почему так жарко? Мысль была еще сонной, но требовала объяснений. Кузнец еще раз пошарил по телу уже более осознанно и удивился тому, что тулуп оказался вывернутым наизнанку. Но он же хорошо помнил, что, засыпая вчера вечером, он чувствовал, как щекочет длинный мех, попадая в ноздри. Наверное, я во сне так крутился, что вывернул свое «одеяло»! Объяснение было правдоподобным, и Милав со спокойным сердцем рванул шерсть прочь от себя, предчувствуя радость свежего воздуха на своем теле. Но радости он не испытал, напротив — режущая боль окатила его от макушки до пят и заставила взвыть громко и пронзительно. Он рванулся в сторону, словно убегая от неожиданного натиска непонятной боли и… со страшным грохотом упал на пол. Еще не до конца придя в себя после, мягко говоря, необычного пробуждения, он увидел, как на пороге избы выросла фигура бабушки Матрены, да так и застыла, словно статуй греческий.