У клиники особые права.
Болит, как с перепоя, голова
у пациентов, собранных сюда,
как под покров родимого гнезда.
Куда ни глянь — кривые зеркала,
подрезанные, рваные крыла
у птиц, что бьются в мытое стекло,
которое, как время, обтекло
беспечно процветающий дурдом,
где слом ума, и поведенья слом,
и слом души, прожившей под замком,
воссоздают Гоморру и Содом.
Здесь вводит в кровь больных телеэкран
инъекций всекалечащий дурман,
и оболваненной толпе на правый суд
безвинного виновного ведут.
«Распни его!» — кричит судье толпа.
«Распни!» — как будто вторит ей судьба.
За что? За все намеренья добра,
что вновь страшат и ныне, как вчера.
И всех пьянит спланированный суд
(похожий на отеческий абсурд),
пьянит, как единений восторг,
как вновь священно выполненный долг.