— Так вы… ты ещё ребёнок? И кто тебя прислал? Зина? Или какой-то фонд?
— Я сама пришла, — сказала Алёна и тут же пожалела о своих словах. Надо было сказать, что она от Зины, а лучше — из фонда. Тогда бы у неё было полное право остаться. Тем более, что женщина ей понравилась. Она была полная, но не слишком толстая. Скорее, широкая. Кисти её рук, вцепившихся в подлокотники кресла, были крепкими, пальцы — узловатыми, как у учительницы по творчеству в начальных классах их гимназии. Учительница всё вздыхала, что у неё руки «как у прачки», но Алёне всегда нравилось, как умело она обхватывает своими узловатыми пальцами кусок глины или пластика и превращает его в грушу или кошачью мордочку.
На хозяйке дома со стеной, увитой плющом, была плотная тёмно-синяя юбка и такая же плотная белая рубашка с вышитым воротником.
Волосы очень светлые, распущенные, стрижка-каре, но не уложенная, а торчащая в разные стороны, и оттого причёска напоминала пирамидку. Один глаз у женщины чуть косил, и потому она смотрела на Алёну, слегка повернув голову в сторону. А ещё… Ещё у неё не было левой ноги.
— Так что тебе нужно? — спросила женщина очень строго.
И мопс тявкнул. Алёна вздохнула и решила сказать правду.
— Можно, я буду вам помогать?
— В чём?
— Просто приходить к вам… общаться.
— Тебе не с кем общаться?
— Есть. У меня есть друзья. Энджи, то есть Ангелина, и Вик. Он сын охранника нашего посёлка…
— Ах, ты из ЭТОГО посёлка. Из «Боярских палат». А кто твои родители?
— Можно, я не буду вам говорить?
— А они знают, что ты тут?
— Нет. Но я живу через несколько домов. Думаю, я могу уходить от дома на такие расстояния.
— Но почему тебе надо общаться именно со мной? Вам дали в школе задание найти одинокую старушку?
Женщина спрашивала без раздражения. Она как будто хотела исключить все варианты, которые могут ей не понравиться.
— Вы же одна живёте.
— Одиночество — это мой выбор, поверь мне, — улыбнувшись, сказала женщина, — я вовсе не брошенная старушенция.
У неё была довольно честная улыбка. И Алёна бы поверила, если бы не бабушка. Когда они навещали её, страдавшую жуткими болями, в клинике в Германии, она улыбалась так же. То есть искренне, но на самом деле эта искренность означала не «мне не больно», а «не волнуйтесь, ребята». Потому что глаза у неё улыбались не до конца. В них прятались капельки боли.
— А я думала, вас все бросили, — медленно сказала Алёна.
— Ну что за ерунда? Ты же видела Зину. Она только что уехала.
— Ну, хорошо, признаю, — сказала женщина с той же улыбкой, — общаться она со мной точно не хочет. Не понимаю, почему этого хочешь ты. И что мы с тобой будем делать?