Воспользовавшись тем, что в это время нет полиции, Леон Колон, поднявшись задом наперед по Гран Виа, остановился, въехав на тротуар:
— Выпьем здесь по предпоследней, Болеслао?
— Теперь меня зовут Грок.
— По мне так пусть хоть Робин из Леса. Я давно тебя знаю, и мне известно кто ты. Я спрашиваю, как насчет предпоследней.
— У меня не осталось ни одного дуро, Колон.
— Об этом даже и не заикайся. Давай здесь, прежде чем они закроются.
Это тот же самый элегантный бар/дом терпимости в дурном стиле сороковых годов, куда Грок, когда еще не был Гроком, в три часа дня (в какие три часа и какого дня?) заходил с Хосе Лопесом.
Но уже закрыто. Колон направляется к старухе, у входа в закрытое заведение продающей (тем, кто живет или умирает ночью) дрянные бутерброды и что-то разлитое в пластиковые стаканчики. Леон, миниатюрнейший Леон, покупает два дрянных бутерброда и два стаканчика виски — для своего друга и для себя.
— Лучше, чем ничего.
— Это точно.
Они едят и пьют стоя. Мимо проходят последние припозднившиеся проститутки с Главного почтамта и самые ранние карманники, промышляющие в метро, до открытия которого остается, видимо, около часа.
— Теперь доедем задом до Фернана Гонсалеса, и ты останешься спать у меня, Болеслао.
— Нет, Колон. На Фернана Гонсалеса живут только недобитые фашисты, козлы, стукачи, франкисты и беглые. Или раньше жили. В общем, я тебе уже сказал, что беглые.
— Ты боишься ехать дальше задом?
На площади Кальяо гуляет утренний ветер с Гуадаррамы, принесенный из лесов убийственным декабрем. Он насквозь продувает тела двух друзей, защищенные только алкоголем.
— Я не боюсь ехать дальше задом. И, пожалуйста, поменяй себе имя. Как только ты перестанешь подписываться Леон Колон, твоя судьба изменится. Я больше боюсь жизни, своей собственной жизни, чем смерти, своей смерти. Но лучше я останусь здесь.
— Тебя подцепит какая-нибудь проститутка с Почтамта.
— Я тебе уже сказал, что у меня не осталось ни одного дуро. Ничего, кроме нищеты, чтобы предохраняться от спида.
— Какое великолепное изречение, Болеслао. Позволишь взять мне его на вооружение?
— Оно твое.
Гран Виа делается абсолютно пустынной, что тоже представляет собой любопытное зрелище, поскольку речь идет о самой людной улице Испании. Леон Колон — небольшого роста, в очечках, улыбчивый, образованный и хороший человек, возможно, скорее эрудит, чем писатель, — прощается с Болеслао/Гроком, садится в свою машину и выруливает на проезжую часть, занимая на ней полосу согласно правилам дорожного движения, но задом наперед. Грок не обременяет себя тем, чтобы объясниться с ним по поводу своей новой личности, так как друзьям не следует морочить голову. И Леон исчезает из поля зрения.