Но эти попытки позаботиться о себе имели такой же эффект, как обычно,
— говоря откровенно, нулевой. Душ, теплая одежда и горячая еда не смогли изгнать холод из сердца — части ее тела, которую она считала не слишком важной. Фактически, в этом была ее главная проблема: ничто из того, что случалось с ней, не было важным. Если бы она умерла от пневмонии, это не взволновало бы других людей — ни ее отца, к примеру, ни преподобного Тетчера… Ей и самой-то было совершенно безразлично.
Приближалась одна из тех ночей, когда Териза чувствовала, что медленно исчезает из реального мира, растворяясь в темноте, безумной, словно бредовый сон.
Если бы она села и закрыла глаза, то все началось бы снова. Сначала она услышала бы, что отец за ее спиной разговаривает так, словно она не существует. Затем заметила бы поведение слуг, которые обращались с ней как с предметом, существующим лишь благодаря воображению ее отца, существом, которое живет и дышит лишь потому, что он так решил, а не потому, что оно реально само по себе. А затем мать…
Ее мать была такой же — пассивной и несуществующей, насколько способности, знания и опыт могли ей позволить это.
Мысленно, с закрытыми глазами, Териза снова становилась ребенком шести или семи лет от роду и вновь оказывалась в огромной столовой, где ее родители принимали нескольких деловых партнеров отца, разодетых в пух и прах. Она тогда прибежала в столовую, потому что упала с лестницы, разбила коленку и испугалась сильного кровотечения. Мать посмотрела на нее, не видя ее вообще, посмотрела сквозь нее с эмоциями, которых было не больше, чем у восковой куклы… И все вдруг утратило смысл. «Иди в свою комнату, детка», это было сказано голосом таким же пустым, как дыра в сердце. «У нас с отцом — гости. Учись быть такой же, как я… Пока не стало слишком поздно».
Все эти годы Териза изо всех сил боролась, стараясь верить в свое существование. Она не стала закрывать глаз. Вместо этого она вернулась в гостиную и поставила кресло поближе к одной из стен, увешанных зеркалами. Там она села, прижавшись к стеклу коленями, придвинувшись к нему так близко, что рисковала слиться с отражением воедино. В таком положении она видела каждую линию, каждую черточку или деталь своего отражения. Возможно, именно это помогало ей осознавать себя реальной. Но если она начнет исчезать, то, во всяком случае, увидит начало конца.
Как-то раз, страдая от нечто, похожего на приступ, она засиделась, глядя на себя, далеко за полночь, пока это ощущение медленно не испарилось. Сейчас она не была уверена, что придется сидеть так долго. Прошлой ночью ей приснился сон — и в этом сне она была такой же пассивной, как и сейчас, была не в состоянии сделать что-то, лишь смотрела. Спокойное осознание этого отозвалось болью в сердце, и Териза почувствовала, что слабеет. Во всяком случае, она считала, что может заметить, как черты ее лица начинают исчезать из реальности.