Завтра она придет ко мне купаться, будет ночевать и толкать меня ногами под микитки.
У нее много недостатков, удивляющих Валентину Николаевну. Она мало что умеет делать сама, довольно противно ведет себя в коллективе. Кое-что здесь выравнивается, правда, довольно туго. Читает она сравнительно мало — это приятно.
Очень занятная головка. Упрямая. Уж который день добивается от меня ответа на весьма сложный вопрос: «Почему мы едим одно, а из нас выходит совсем другое?»
Валентину Николаевну она, по моим наблюдениям, заездила.
Как же ты живешь, кому отдаешь наши книги, не говоря уже о деньгах?» — последнее замечание относится непосредственно ко мне.
9 февраля 48.
Наконец-то Галя дома! Она пробыла в больнице 3 недели (вместо десяти дней), с тяжелой температурой: простуда, ангина. Господи, какое счастье, что она, наконец, тут!
* * *
Ленинградцы еще не приехали. Валентина Николаевна ругает меня в каждом письме: Саша не умеет ни одеться, ни раздеться, ни завязать узел, ни зашнуровать ботинки. «Столько взрослых вокруг, а ребенка ничему не научили!» — пишет Валентина Николаевна.
Все это, конечно, верно, но виновата в этом не я.
10 февраля 48.
Галя догоняет класс. Зубрит историю, географию и прочее.
— Мама, за что Екатерина вторая убила своего мужа?
— Ммм… потому что он был неумный и слабосильный, — не очень вразумительно отвечает мама, занятая очередной статьей в «Комсомольскую правду».
— А как бы ты поступила на ее месте? Так же, наверное?
Тут уж я бросаю статью:
— Неужели, — говорю я, — ты считаешь меня способной убить человека только за то, что он неумный?
После длительной паузы Галя произносит:
— Да, конечно, если бы ты способна была убивать неумных и слабосильных, ты давно бы убила меня…
Мы обе смеемся. Но я чувствую, что отвечала не так, не то и вообще нелепо. Но пускаться с Галей в длинные разговоры просто опасно: того и гляди — увязнешь.
* * *
Галя продолжает зубрить историю.
— Как же так, — в полном недоумении восклицает она, — «буржуазия, опираясь на революционный народ…» — как может буржуазия опираться на революционный народ?!
Или, в ответ на мои слова «Суворов был не только великий полководец, но и замечательный человек»:
— Да, замечательный, а восставших поляков подавлял. Как же так?
А я и сама не знаю — как. Или вот — дала я Гале читать «Петра I», переделанного [А. Н.] Толстым для детей. Она читает, и изумление ее не имеет границ:
— Как же, как же так? — почти вопит она. — Как же в учебнике написано и ты говоришь: «Петр — великий», «Петр — отважный», «Петр — смелый, мужественный», а ты знаешь, что он сделал, когда стрельцы восстали? Он сбежал! Он так поспешно бежал, что слуги помчались за ним с криком: «Ваше величество, Ваше величество, как же вы без портков-то? Портки-то возьмите!» Понимаешь, так струсил, что убежал без штанов! А ты говоришь — великий!