- Вы уверены, что картина принадлежит Веласкесу?
Вопрос привел Энтони в замешательство, как и его спутников. Асанья изобразил гримасу, которая должна была быть понимающей улыбкой.
- Не обижайтесь. Заговор и имена генералов не останутся без внимания, но это всё не слишком для меня ново, как вы хорошо знаете. И наоборот, истории с картиной не было в сценарии. Я, сеньор Уайтлендс, мало понимаю в искусстве. Вот литература - это мое. Если бы я мог поменяться местами с кем-нибудь, то поменялся бы с Толстым или Марселем Прустом. Это я сейчас так говорю, конечно. В молодости я бы поменялся с Рудольфом Валентино.
Он снова улыбнулся, уже не так натянуто. Когда ему позвонили, он собирался уходить домой. Сейчас же он решил, что встреча обещает быть длинной, и добродушно смирился с этой неприятностью.
- Я довольно много времени провел в Париже, - продолжил он, обращаясь к англичанину, потому что остальные это знали, - до войны 1914 года. Совет перспективных исследований дал мне стипендию для прохождения курса в Сорбонне. В действительности, меня интересовало только искусство и интеллектуальная жизнь этого великого города. И девушки, как вы можете себе представить. Целыми днями я ходил по Лувру и проводил часы в одном из античных залов, или же, завороженный, стоял перед какой-нибудь картиной. Потом я возвращался в свою комнатушку и пытался записать свои впечатления. Извините, если я отвлекся, - обратился он также и ко всем остальным. - Уже поздно, у меня был длинный и очень скучный день. Вы тоже, должно быть, устали. Я сейчас закончу. Я говорил вам, что каждый день ходил в Лувр. Меня очаровала итальянская живопись, а особенно венецианская школа. Поэтому я как-то раз посетил лекцию по Тициану, которую читал ваш соотечественник, профессор Оксфорда или Кембриджа. Это был мужчина средних лет, красивый, элегантный, несколько манерный, пытавшийся выглядеть неуверенным, но при этом хорошо осведомленный и очень умный, поразительной образованности, столь отличной от наших ученых, помпезных и невежественных. Он так меня впечатлил, что я до сих пор помню его имя: Гарриго. Он посвятил всю лекцию всего одной картине: "Смерть Актеона". Она не была выставлена в Лувре, как и ни в каком другом музее. По всей видимости, она принадлежала и определенно по-прежнему принадлежит какому-то частному коллекционеру-везунчику. На лекции мы располагали прекрасной копией, на которой профессор нам демонстрировал различные детали этого любопытного мифологического эпизода. Как вы можете себе представить, сюжет и способ его представления меня очаровали. Не знаю, помните ли вы его. Молодой Актеон отправляется на охоту и по случайности застает врасплох обнаженную Диану; застенчивая богиня пускает в него стрелу и превращает в оленя, которого в дальнейшем разрывает в клочья свора собак самого Актеона, так что он ничего не может поделать. Чтобы нарисовать эти события, Тициан выбрал срединную точку рассказа: самое главное уже произошло или вот-вот случится. Тот, кто не знает начала и конца истории, так ничего и не поймет. Может быть, когда Тициан рисовал картину, греческую мифологию знали все. Но я в этом сомневаюсь. Какая-то другая причина заставила художника выбрать именно этот момент и никакой другой. То мгновение, когда ошибка уже совершена и стрела уже вонзилась. Всё остальное - лишь вопрос времени: развязка неминуема. Потерпите мои разглагольствования. Часто в одиночестве этого кабинета, в такие часы, побежденный усталостью и, к чему отрицать, унынием, я нахожу убежище в воспоминаниях о тех временах, не знаю, самых ли счастливых, но точно не таких запутанных: детство в Алькала, школа августинцев в Эскориале, довоенный Париж... И как раз недавно в такие минуты мне вспомнилась эта лекция о картине Тициана.