— Зима скоро, ее другие собаки съедят, какой смысл, гуманист хренов, — он отвечает.
Белинский от книжки оторвался:
— У вас на свалке все живодеры. Уроды. Ты посмотри на нее! Я ее есть не буду.
— Ладно, будешь жевать и сплевывать. Или Пирамиде отдавать. Вот зимой сдохнете — эти собачки сами вас съедят. Борьба за существование, уроды!
И протягивает ей левой рукой другую половинку сосиски, а правой тянется погладить. И погладил: вцепился в шерсть и тут же оказался на ней верхом, зажал коленями. И всем весом к земле прижимает.
— Держи! — кричит, — задние лапы держи!
А вот ни хрена-то никто не пошевелился. Нет, Федя пошевелился: своими граблями стиснул ее сзади. А псина визжит отчаянно и выкручивается.
— Питекантроп долбаный! — кричит Седой. — Да отпусти ты ее, я тебе полпачки печенья отдам! — Но с места не встает.
Как же, думаю, этот урод ее резать-то будет? Или задушить решил? А это противно, она обгадится, жрать ее потом…
А он левым локтем зажимает ей шею, а правой рукой достает из кармана гвоздь и всовывает ей в глаз. Дернула она два раза лапками, и затихла, бедолага.
— Ты здесь-то не свежуй, — сказал Федя. — Мы здесь отдыхаем. В сторону отойди.
Капитан оттащил тушку под стену, а мы развернулись и смотрели.
Он вытащил хозяйственный нож с пластмассовой ручкой и потемневшим лезвием, поплевал на обломок кирпича, поточил. И стал отпиливать собаке голову. Темной крови было на земле совсем немного. Он отпилил, поднял за ухо и отставил в сторону.
Белинский вдруг сказал:
— А интересно, как готовят собак корейцы? Надо почитать. Наверняка же есть много книг по корейской кухне.
А Капитан отвернул рукава; нож в правой руке; вложил лезвие между указательным и средним пальцами левой, как в ограничитель, только сантиметра два острия торчало, и взрезал брюхо от грудины до хвоста. Запустил руку и вырвал легкие вместе с трахеей и пищеводом. Потом выгреб кишки. И оттащил тушку в сторону. Провел разрез вверх до горла, а потом вдоль внутренней стороны лап до центрального разреза. Отложил нож и одной рукой стал край шкуры оттягивать, а кулак другой всовывал между шкурой и мясом, разделяя их. Ободрал. Умело так ободрал!
А мы молча сидели и смотрели.
Он поднял безголовую окровавленную шкуру с хвостом и заржал:
— Кому на воротник? — И откинул.
— Пакет чистый подайте, — скомандовал он, и Федя принес ему пакет и постелил. Капитан стал срезать куски мякоти и складывать на пакет.
— А кто за бухлом-то побежит? — руководил он уверенно. — Хавку я обеспечил царскую!
Никто не ответил и не посмотрел. Не вытанцовывалось ничего.