Изабелле это не помогло, а Изабелла была для него «никто», просто бывшая любовница.
А Эва… Эва для него всё. Эва — это смысл его жизни, Эва — это сама его жизнь.
Нет. Лучше так. Лучше быть в её глазах бездушным подонком, бессердечным подлецом, чем…
После «чем» он даже про себя не хотел произносить.
Она позвонила второй раз.
— Да.
Даже не заметила, каким тоном он ответил, начала щебетать в трубку привычные приветствия.
— Знаю. Я знаю, ты, наверное, жутко занят, я просто хотела тебе сказать, что я дописала фреску. Вот. — Её весёлый голос полосовал его как ножом, разрывая сердце. — Так что, уже могу складывать вещи и уматывать… — засмеялась.
Челюсти свело судорогой. Как от боли.
— Да. Я пришлю Франса. Он тебя отвезёт. — Молчание. Гробовое молчание. Как в вакууме. Выдох. — Ты ведь не рассчитывала на что-то большее? — добавил для убедительности. Это сработало.
— Я? — глухо. Заикнулась. Сглотнула. — Нет, — тихо, — конечно нет, — ещё тише, еле слышно.
Тишина. Оглушающая, рвущая на части тишина.
«Прости, меня… Ради, Бога, только прости меня, моя любовь. Прости меня когда-нибудь…»
Он сжал челюсти так, что скрипнули зубы. Чтобы не заорать, не зарычать, как раненый зверь. Осторожно положил телефон на стол, потому что был готов разбить его, и не только его. Хотелось разгромить всё в своём собственном кабинете, своими собственными руками. Голыми руками покрошить всю мебель на щепки.
Грудь сдавило так, что он с трудом сделал вдох, а выдох не мог. Просто не мог, потому что парализовало. До боли сжал кулаки, уперевшись побелевшими костяшками в письменный стол, сделав один единственный сиплый выдох.
— Мистер Грант, — начала Селеста, ступив на порог, что означало, — приёмной кроме неё есть кто-то посторонний.
— Выйди, Селеста, — с трудом процедил он.
— Я только…
— Выйди, я сказал! — рявкнул он.
— Ян… — в кабинет вбежал, запыхавшийся финансовый директор.
— Вон, я сказал! — с силой ударил ладонью по столу, так что звякнула его чашка с недопитым кофе. Заорал так, что Селеста вздрогнула и отшатнулась, как будто её ударили, а несчастный директор побелел как смерть.
Ян наблюдал, как оба испарились в секунду. Взгляд задержался на стеклянной перегородке. Она действовала как красная тряпка на быка. Хотелось разбить её вдребезги на тысячи мелких осколков, просто растереть в порошок. Расхлестать.
Всех растереть в порошок. И себя. За собственную трусость.
За то, что сказал ей это по телефону.
За то, что не смог посмотреть ей в глаза.
За то, что не смог солгать, глядя ей в глаза.
Он на мгновение остановился на почти полной чашке с кофе, а потом швырнул её с дикой силой. Словно в замедленной съёмке наблюдал, как кофе заливает белый пол кабинета; как разбитая вдребезги чашка собирается горкой мельчайших осколков у противоположной стены; как стекают по ней же черные капли, разъедая душу…