Догадываясь, что его, как и в прошлый раз, вызовут последним, мальчик занял место у самой стены, откуда, тем не менее, отлично было видно скамью, и постарался расслабиться. Поскольку заниматься в этом зале посторонними делами было бы верхом неуважения к экзаменаторам, оставалось любоваться эстетикой процесса. Вот никогда раньше Игинкату не приходило в голову, что наблюдать за поркой со стороны может оказаться даже приятно. Когда на его глазах секли первокурсников, он мог им только сочувствовать. Ну, мелкие же, видно, как им больно, что они держатся из последних сил, корячатся на лавке, слезы пускают, только что в голос не орут. Десятилетние ребята, составлявшие большинство на этом экзамене, держались куда более уверенно. Поротые уже десятки раз и скорее всего не только в Агеле, они уже неплохо усвоили, как надлежит встречать испытания настоящим мужчинам. Игинкат помнил еще, как выглядели в четвертом классе его товарищи по кенлатской школе. Либо чрезмерно тощие, даже мышцы не видны, либо по-детски пухлые, с нежной белой кожей. Эти же все загорелые с ног до головы, по-спортивному поджарые, без детского жирка, мускулистые ягодицы покрыты густой сеткой еле заметных полосок — свидетельств длительного контакта с розгами. Каждый старается идти к скамье строевым шагом, встает по стойке смирно перед комиссией, получив разрешение, несуетливо растягивается на скамье и замирает в ожидании начала порки. Даже под розгами эти ребята не теряют самообладания, не задирают ног в момент удара, даже ухитряются продолжать тянуть носочки, ну, разве что позволяют себе легонько вздрогнуть. Правда, так бывает только в начале порки, на втором десятке можно заметить уже и стиснутые зубы, и поерзывания на скамье, и даже приглушенные стоны. Когда число ударов переваливало за двадцать, некоторые держались уже из последних сил, а двое все же не выдержали, вскрикнули громче, чем дозволялось правилами, и были, разумеется, сняты. Вот тут уже и слезы пошли в ход, обидно же столько готовиться и так позорно провалиться, да еще на глазах у друзей и родных! Проигравших, конечно, утешали, да только без толку.
Ну вот, наконец, подошла и очередь Игинката. Обнажиться на публике теперь удалось легче, чем в прошлый раз, мальчик даже не покраснел ничуть. Браво подошел, отрапортовал комиссии, улегся. Ну, теперь остается только терпеть и главное не показывать вида, как тебе больно. Секли его, конечно, в полную силу, экзаменаторы во все глаза следили, чтобы секутор не халтурил. Игинкат сумел таки максимально абстрагироваться от боли, внушить себе, что он не на скамье под розгами сейчас лежит, а оседлал коня в тренажерном зале и его привычно нахлестывают ремнями. Боль, правда, возрастала с каждым ударом, что совсем не походило на порку ремнем, но до определенного предела это можно было как бы не замечать. На последних ударах пришлось все же стиснуть зубы и напрячься всем телом, чтобы не совершать всяких ненужных движений. Хорошо еще, что при назначенных двадцати пяти ударах экзекуторы и по спине не бьют, и кожи на ягодицах не рассекают, иначе было бы совсем плохо, а так кое-как дотерпел.