Последние тоже могли иметь провокационный характер. Что значило принять в расчет определенную дату начала войны? Это значило, что к этому дню надо было осуществить мероприятия в соответствии с планами мобилизационного и оперативного развертывания. А если бы информация оказалась ложной? Тем самым к радости германской военщины (да и Лондона, не оставлявшего попыток втянуть СССР в войну против немцев) советское правительство собственными руками уничтожило бы шанс на сохранение мира, а Германия получила бы повод не только для объявления войны, но и для того, чтобы представить ее в качестве меры защиты от готовившейся якобы советской агрессии. Да и была ли стопроцентная гарантия, что германское нападение произойдет именно 22 июня? Информация о возможных сроках начала войны поступала в Москву самая разная. Сначала назывался март, затем 14–15 мая, 20 мая, конец мая, начало июня, середина июня, июль-август, 21 или 22 июня, 24 июня, 29 июня, наконец, 22 июня. Многие сроки прошли, предсказания не сбылись, и это несколько успокаивало советское руководство. Дата 22 июня 1941 г. тоже могла оказаться очередным ложным прогнозом.
Советско-германские отношения (начало июня 1941). Сообщение ТАСС от 13 июня 1941 года
Ожидая переговоров с Германией, советское руководство, тем не менее, принимало меры по подготовке к отражению возможного нападения. Однако на дипломатическом уровне в отношениях между СССР и Германией царило, казалось, полное затишье. Обе стороны упорно делали вид, что ничего существенного не происходит. Германская пресса корректно высказывалась о СССР, а советская пресса не менее корректно о Германии. Лидеры обоих государств не делали никаких заявлений, которые позволяли бы судить об изменении их курса и атмосферы советско-германских отношений. Показательным было и то, что вплоть до 21 июня 1941 г. визиты посла СССР в Берлине Деканозова в министерство иностранных дел Германии и германского посла в СССР Шуленбурга в НКИД СССР носили по преимуществу чисто протокольный характер. Ни тот, ни другой в беседах с чиновниками внешнеполитических ведомств не затрагивали принципиальные проблемы двусторонних отношений. Обсуждались лишь мелкие текущие вопросы: маркировка отдельных участков советско-германской границы, компенсация за суда Прибалтийских государств, удерживаемые рейхом, выполнение Германией договорных поставок угля в СССР, строительство бомбоубежища на территории советского посольства в Берлине и т. п.[203]
Обе стороны явно занимали выжидательную позицию, что было, в общем-то, объяснимо. Поведение германского руководства определялось целями его политики в отношении СССР. Москва же ожидала, что с инициативой проведения переговоров выступят немцы. Они первыми начали стягивать войска к границе, и потому советское правительство вправе было надеяться, что они дадут объяснение своим действиям. Брать инициативу проведения переговоров на себя, полагали в Кремле, не только неуместно (СССР не являлся виновником осложнения отношений), но и нежелательно. Такой шаг СССР мог быть истолкован как свидетельство его военной слабости.