Оценивая характер советско-германских отношений с осени 1939 по лето 1940 г. и цели, которые преследовали Берлин и Москва, нельзя с доверием относиться к дружественным заявлениям и жестам, которыми они обменивались в это время, а тем более делать из них далеко идущие выводы. Шла большая дипломатическая игра, и все эти заявления и жесты преследовали совершенно определенные политические цели. Они отнюдь не свидетельствовали о наличии у сторон общих интересов и симпатий, которые были способны придать отношениям между ними стабильный, долговременный характер. Наоборот, они были призваны компенсировать отсутствие этой общности интересов, замаскировать подлинное отношение Берлина и Москвы друг к другу, не дать скрытому противоборству, которое шло между ними[360], раньше времени перерасти в открытый конфликт.
И германское правительство, и правительство СССР рассматривали заключенные между ними соглашения как тактический маневр, как вынужденный шаг. Да и могли ли советско-германские отношения в этот период иметь иной характер? Общественные системы и государственные идеологии сторон были не просто не совместимы, а полярно противоположны и враждебны (что, кстати говоря, не стеснялись подчеркивать и германские, и советские политики даже в ходе двусторонних официальных встреч).
Стороны ставили перед собой стратегические задачи, предусматривавшие не в последнюю очередь подрыв позиций и нейтрализацию партнера. Естественно, такое сотрудничество, как бы громко Берлин и Москва ни заявляли о мире между ними "на многие поколения", не могло быть "сердечным". За его парадной вывеской скрывалось недоверие и постоянная взаимная настороженность. Партнеры знали цену друг другу, не обманывались относительно прочности связывавших их уз и понимали, что "политическая дружба" в любой момент может обернуться схваткой не на жизнь, а на смерть.
"Симпатии", которых не было
Есть ли основания говорить о "взаимных симпатиях" лидеров Советского Союза и нацистской Германии, которые были способны придать отношениям между двумя государствами элемент стабильности? По нашему мнению, таких оснований нет.
Авторы, пытающиеся доказать наличие такого рода симпатий, постоянно ссылаются на слова, якобы произнесенные Риббентропом, о том, что он "чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей", а также на тосты, которыми Риббентроп и советские руководители обменивались на банкете в Кремле 24 августа 1939 г. С возмущением цитируются слова Сталина: "Я знаю, как сильно германская нация любит своего Вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье".