Было жарко.
Раздувшееся солнце повисло над водой.
Белой.
Белым бывает молоко, это Таннис знала точно, как и то, что молоко она ненавидит, особенно гретое… зима, каток и горло, которое начало саднить. И Кейрен взялся горло лечить.
Молоком.
Он грел его на старой плите, и молоко сбежало, а в квартирке потом долго паленым пахло.
Кейрен!
Море подползало, цепляясь за острия раковин, ранило себя, отступало, оставляя на песке сгоревшую молочную пену.
Кейрен… он тоже должен быть на берегу. И Таннис оборачивается, но за плечом – пустота. И дома нет… конечно, разве возможен дом без Кейрена?
Надо идти.
К морю.
Шаг за шагом, высвобождаясь из вязкого песка. А ноги проваливаются все глубже, и сам воздух становится твердым, он не пускает.
Плевать.
Еще шаг. И влажная темная кромка. Пена скользкая. Таннис дошла, а дальше… сон закончился, она точно знает и упирается руками в стену, на которой нарисовано белое море.
Ложь.
Все ложь. Нет берега. Нет песка. Только острые клыки из перламутра полосуют ноги. А сил ее не хватает, чтобы вырваться, и нарисованное море шепчет: отступи. Оставь все как есть…
Нельзя.
Кейрен… кажется, она кричит, но в нарисованном сне нет места звукам. И Таннис наваливается на стену, пробивая ее пальцами. Она выныривает из сна, стиснув зубы, взмокшая, злая.
…ромашка и чабрец. Горечь на языке, но хотя бы не мутит. Слабость непонятная, которая не позволяет встать, и даже до края кровати тяжело доползти. Таннис все равно ползет и, свесившись, вцепившись в столбик, дышит глубоко.
Леди не ругаются.
Да и на хрен, она не леди.
И выберется.
Встанет.
Или сядет хотя бы, головокружение унимая… поймал… решил, что поймал, только не удержит. Таннис найдет способ и, если надо, спустится по гребаному винограду, но сначала на ноги встанет.
Она сидела долго, вцепившись зубами в руку, и боль не позволяла вновь провалиться в сон.
– Пей чай, значит, – говорить и то было тяжело. – С-спасибо за чаек…
Ее не слышали, но это не было важно.
…а потом Марта принесла обед.
– Лежи, лежи, девочка. – Она появилась в комнате со старым подносом в руках. – Я сейчас.
Она поставила поднос на столик, а столик подвинула к кровати. Обернулась, махнула кому-то рукой…
Не стоило надеяться, что Марта пришла одна. Сопровождают, чтобы Таннис глупостей не наделала. А разве это глупость – спасти того, кого любишь? Если он жив… он не имеет права взять и умереть, потому что тогда ее мечта навсегда останется рисованной картинкой, той, где белый берег и молочное море.
На подносе Марты стоял уже знакомый чайник.
– Нет. – Таннис, вцепившись в столбик, который, казалось, покачнулся под ее весом, встала. Или не столбик качался, а сама она, не избавившаяся от остатков чая.