* * *
Собственное безжалостное колдовство настигло Унику в единственный тёмный час короткой летней ночи, незадолго до того, как часовые заметили подбирающихся к городьбе лазутчиков. Тот чужинец, что верил, будто сумел спастись от проклятой колдуньи, добрался-таки до цели, встретив соплеменников, пославших его воровать людские тайны. Теперь он корчился на земле, хрипел, раздирая когтями грудь, силился и не мог произнести ни единого слова, а Уника, схваченная тем же неумолимым приступом, билась в падучей посреди пустого гостевого дома, задыхалась, выплёвывая сквозь сдавленное горло шматки крови, а сама смотрела глазами умирающего врага, впитывала его память, ничем более не прикрытую, и видела всё, что творится в логове чужинцев, приползших на берега Великой.
Тяжкая картина открылась взору хрипящей женщины. Не хотелось в неё верить, а не верить было нельзя.
Не было рода чужих, обитавших в каких-нибудь дебрях, где настоящие люди не появлялись за недосугом, поскольку и хороших мест на земле покуда хватало с избытком. Были десятки, если не сотни родов, всякий из которых не уступал роду зубра. Были огромные страны, где жаборотые чувствовали себя хозяевами, а люди, если и жили, то загнанные в чащобы и горные теснины. Ничем, совершенно ничем жаборотые не уступали настоящим людям: они долбили лодки и шлифовали камень, знали земледелие и разводили коз. А хитроумным обманным колдовством даже превосходили людей, ибо чуть не каждый второй у них умел навести морок на человеческую душу. Им уже давно стало тесно на просторах своих земель, и много лет их разведчики присматривали новые места, сеяли среди людей раздор, а потом уничтожали ослабевшего врага. «Увидишь чужинца – стреляй!» – говорил завет предков. Жаборотые умели погодить с выстрелом, но тем вернее били, когда приходило время. Наконец время пришло, наступил давно предвиденный час, и не отдельные лазутчики, а сотни и тысячи воинов двинулись на земли, населённые людьми. Нашествие могло начаться ещё полтора десятка лет назад, но тогда буйство проснувшегося Кюлькаса равно ударило по всем живущим, а теперь давно предрешённое началось.
Бесчисленные века люди били чужинцев за то, что те жили на той же земле, ловили ту же дичь, дышали тем же воздухом. Случалось, что и человеческие рода ссорились друг с другом и начинали войну, но только с чужинцами бились насмерть, не щадя ни детей, ни женщин. Да и как иначе, если от человека и чужинца рождаются не обычные дети, а чудовищные бесполые мангасы, могучие и бессмысленно жестокие. Потому и шла вечная, непрекращающаяся война, в которой всегда побеждали люди. Люди умели действовать дружно, у них были луки и мечи из твёрдого дерева с острыми обсидиановыми накладками по краю. Люди жили в селениях, огороженных высоким частоколом и потому недоступных для внезапного набега. Так было здесь, и в закатных странах, и в жарких краях, где живут чернокожие, и в ледяных северных степях, где охотники за мамонтами преследуют свою сказочную добычу. Мог ли кто-нибудь противостоять этой силе? Бежали в непроходимые чащи разбитые остатки согнутых, скрывались в ущельях горные великаны, уже много поколений никто не видел диких трупоедов, большеглазые карлики – вовсе не люди, а скорее ночные лемуры, затихли и уже не тревожили людей, страшась их сильнее, нежели лесного пожара. Диатриты со своими чудовищными птицами вернулись в безводные пустыни, но и там не находили спасения от людской руки. Это было правильно, только травоядные могут жить в одном стаде и бессмысленно плодить мулов и лошаков. Земля должна принадлежать людям, и если чужинцы претендуют на ту же землю, их надо уничтожить.