О Баткине я думаю очень хорошо, но ему почему-то кажется, что от своих прозрений и догадок он должен получить и выдать всегда какой-то эффект, и это губит у него все. Видение, по Аристотелю, не имеет цели вне видения, оно энергия, т.е. полнота бытия, и кончается не эффектом, а удивлением перед тем, что предельная зорко начинает видеть свой предел, конец видения, начало Бога. В полноте видения — не эффект открывателя, изобретателя, а смирение, которое Баткин отсылает вне сцены, на которой воображает, что стоит. Ах как Баткину не хватает воображения видеть, что вся эта сцена сразу рухнет с прекращением держащего ее воображения. Непостижимо. — У меня всегда была мгновенная смена зрения, когда я смотрел на рукописное, которое будет напечатано; т.е. дело не в самом факте типографского напечатания, а в том, что рукописное «пошлó», живет само. Так с Вашей фразой «Почему обобщатели “современной культуры” нас за современников не считают». Я вижу ее, глядя на страницу Вашего письма, напечатанной, читаемой не мною. Интересно гадать, где, когда. — Я не читал Баткина об Августине и после Ваших слов прочту, хотя у меня сложилось, когда я его внимательно читал, возможно, поспешное впечатление, что гамма его эффектов ограничена «личностью», торжеством ее независимости, политической может быть или нравственной. Но в нем есть прекрасная искренность, грусть, широта и, наверное, то, о чем я говорю, хоть и верно, не слишком большой угол занимает в его хозяйстве, сложном и, кажется, трагическом. — Только опять же о чем-то «не узко» своем он как ученый не пишет. — Свое, наверное, все-таки не делится на «узкое» и «широкое», а делится только наш слух, не отпускающий себя для слышания в своем того, что язык в своей истории в него вложил; добро (с-мерть = своя смерть = хорошая, не «наглая» смерть*) (* «с-» в «смерть» — из какого-то *su-, того же, которое в др.-инд. su благо и род) и род («сын», слово той же семьи, означающее не отношение родства, а присутствие рода, как нем. Kind то же слово, что английское kind, сразу и «добрый», и «род»).
С каким удовольствием я по Вашей просьбе поцеловал Володика — впервые, а то у меня не было никогда вообще такой привычки, и это оказалось очень приятно. — Что касается «деревенского вида» Вашего письма, то Москва нас, Ольгу и меня, начинает очень пугать, и деревня, в том числе и то место, где мы живем, кажется по сравнению с Москвой совсем другим, незачумленным пространством.
Всего Вам доброго. Луна в окошке та самая, которая над Вами, и наверное Ольга права и Вы чем-то встревожены, но и в самой тревоге у Вас остается покой. — Как будет, так будет; но если Вы напишите, пусть кратко, то будет лучше. Не говорю даже — нам лучше; потому что, кажется, от того, что Вы пишете, что бы то ни было, просто — становится лучше.