В себя пришел только под Киевом. Позади уже Жмеринка, Винница, Фастов. Вагон пассажирского поезда. Я лежал в проходе на полувагона. Через меня переступали люди и чертыхались. Оказалось, что лежал не один: таких «перебравших» полно, и мы дружно валялись вповалку. Но тех из полка, с кем так трогательно прощались на перроне Котовска, мы больше в жизни никогда не встретим — слишком большая наша страна.
Многие товарные вагоны страны в годы войны были переоборудованы в обычные теплушки с двумя рядами двухъярусных дощатых нар для лежания. Сидячие и лежачие места в нашем поезде были забиты до отказа, и о том, чтобы присесть, нечего и думать.
Цыбин, Маслов и я сумели отыскать друг друга с трудом только перед самым Киевом, где нас ожидала пересадка в товарный состав, следовавший на Москву. Процедура пересадки на поезд Киев-Москва выглядела так, как это бывает на наших российских дорогах: форменный штурм Измаила! Теплушки мигом были оккупированы пассажирами. Мы все ехал и в Москву.
Лежачие места на нарах, естественно, занимались пассажирами без различия пола и возраста — это излишне. Все втиснулись так плотно, что повернуться с боку на бок в одиночку невозможно, так же как это имело место на карантинном блоке 20 Маутхаузена. Между мной и Цыбиным бойко протиснулась молодая женщина с громадным чемоданом лука, который она собиралась реализовать в столице. Чемодан был поставлен в головах на попа и мне здорово мешал, но примоститься на полу было менее комфортно. Пришлось терпеть до Москвы.
Состав тащился медленно, подолгу стоял на разъездах, но все этому несказанно рады по простой причине: «параши» в теплушках отсутствовали — им попросту не было места, и пассажиры спешили удовлетворить свои потребности на каждой остановке. Если об этом не упомянуть, то тогда картина послевоенного 1946 года в Центральной России будет неполной.
А картина — впечатляющая: на станциях все разрушено войной, новые уборные еще не отстроены, и люди присаживались где попало, не глядя на соседа или соседку. И так — на каждой станции. Я был не лучше других и, только оказавшись в поезде, с горечью подумал: «О, великая Россия! Что с тобой сделала эта жестокая война? Как упростились быт и нравственность твоего народа, на пользу ли все это?..»