В мае 2-е Саратовское танковое училище произвело выпуск. Вчерашние курсанты надели командирскую форму. Лейтенантские «кубари» делали молодых людей взрослее и строже. Так могло показаться не посвященным в военное ремесло.
Европа уже воевала. Лейтенанту Гудзю и его товарищам предстояло ехать в один из западных военных округов. Газеты, которые приносили в роту, будто пахли порохом.
Лейтенанты знали, что им придется воевать и что противник — фашистская Германия. Знали, но никто об этом не говорил вслух. Главная тема курсантских раздумий была словно под запретом. Германия и СССР. Договор о ненападении. Газеты изо дня в день твердили, что договор действует, соблюдается. Это ежедневное напоминание вселяло тревогу: будет война. Скоро!
А когда неделю спустя после выпуска Павел Гудзь с командировочным предписанием ехал во Львов, все стало на свои места. Предстояло воевать в Карпатах. За окном вагона проплывала Украина с ее белыми хатами и пирамидальными тополями. Полевые дороги убегали вдаль за густые жита. Над житами от легкого сухого ветра висела желтоватая пыльца. Редкие полуторки оставляли за собой клубы пыли. Земля ждала дождей.
Павел думал о матери. Как она там одна? Мать писала нечасто, словно стыдилась своей малограмотности. В письмах рассказывала о делах колхозных, просила служить честно, как того требуют командиры, и беречь себя — для нее, для матери.
Гордость распирала Павла: теперь он, сын колхозницы Степаниды Пантелеймоновны Гудзь, — красный командир. Павлу так хотелось показаться матери в командирских хромовых сапогах, суконных шароварах с красным кантом и в шерстяной защитной гимнастерке с черными петлицами, в которых сверкали лейтенантские «кубики». Павлу было приятно, что ему, сельскому парню, род которого составляли хлеборобы, бондари, кузнецы, так шла военная форма. Он это замечал по взглядам девчат на перронах станций.
За харьковскими дубравами и полтавскими садками Павел уже отыскивал свои, милые сердцу Стуфченцы. Пассажирский проследовал невдалеке от Стуфченец ночью, сделав короткую остановку в Проскурове.
Спустя несколько часов дежурный по комендатуре львовского вокзала проверял у лейтенанта документы. Павел только и запомнил: у капитана суровое озабоченное лицо и сдвинутые брови. За вокзалом шелестели нарядной листвой каштаны, сновал пестро одетый люд, слышался галицкий говор.
— Хозяйство Пушкина за Стрыйским парком, — сказал дежурный по комендатуре, возвращая лейтенанту документы.